Сирэктэ Тачиори: Тропа посвящённых

Siractah Tachiory - Path of the Initiates

Aksaka Djarmen

Smashwords Edition

* * *

Copyright © 2012 by Aksaka Djarmen

Smashwords Edition License Notes

This ebook is licensed for your personal enjoyment only. This ebook may not be re-sold or given away to other people. If you would like to share this book with another person, please purchase an additional copy for each person you share it with.

Аксака ДЖАРМЕН

СИРЭКТЭ ТАЧИОРИ

ТРОПА ПОСВЯЩЁННЫХ

(феноменология трансцендентности)

историко-этнографический роман-фантазия

Моей жене Маргарите (в девичестве Оненко), дочерям Анастасии и Марии, без которых эта книга никогда не была бы написана

Анонс

Шаманизм – необычное, загадочное, а для многих и пугающее явление. Ваше мнение о нём может кардинально измениться, если Вы прочитаете эту книгу. Герой повествования – Валдяка, нанаец по национальности, в течение двенадцати дней прошёл путём непростого познания – тропой посвящённых – и стал шаманом (по-нанайски: сирэктэ – путь или думы шамана, тачиори – познание). Причём, происходило это не в древние времена, а в наши дни, не с каким-нибудь дикарём, а современным молодым человеком, более того – учёным. Испытав необыкновенную трансформацию, он сохранил здравый ум, к тому же наделённый изрядными аналитическими способностями.

В культурной традиции разных народов это явление называют по-разному: озарение, гениальность, сумасшествие, сделка с дьяволом, экстрасенсорика и так далее. Легендарный китайский мыслитель древности Лао Цзы назвал его Дао – Путь постижения Истины:

Осмысление трансцендентного феномена шаманизма произведено автором на пересечении трёх познавательных парадигм и трёх культурных кодов: традиционно-религиозной (народов Севера), абстрактно-философской (китайской) и естественнонаучной (российско-западноевропейской).

Никто из нас не застрахован от того, чтобы когда-нибудь не ступить на тропу посвящённых – тот роковой путь, который одних приводит к потере рассудка, других – к неизлечимой болезни и преждевременной смерти, третьих – к сокровенному знанию.

Роман основан на реальных событиях, свидетелем и участником которых был автор.

Для тех, кто интересуется философской интерпретацией научного познания паранормальных явлений.

Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Евангелие от Иоанна. 1, 1

Смотрю на него и не вижу, а поэтому называю его невидимым. Слушаю его и не слышу, поэтому называю его неслышимым. Пытаюсь схватить его и не достигаю,

поэтому называю его мельчайшим.

Лао Цзы. Дао дэ Цзин. 14 ицюань

Электрон также неисчерпаем, как и атом. Природа бесконечна…

Ленин В.И. Материализм и эмпириокритицизм

Год Золотого Дракона наступает один раз в 60 лет. Золотой Дракон

– средоточие мудрости и силы, спокойствия духа и могущества.

События, происходящие в этот год, влияют на жизнь миллионов

людей и их потомков.

Год Дракона // Китайский календарь и китайский гороскоп // URL : http://www.prosvetlenie.org/mystic/4/25.html

ПРОЛЕГОМЕНЫ

Не всякое повествование начинается с первого слова, иногда необходимы пролегомены[1], предваряющие его. Вначале было Слово, – сказал Он. Но это верно лишь в том случае, если Слово – есть Господь, если Господь – это Логос. Не все с этим согласны, ибо изначальность Логоса подразумевает наличие у Слова, как мысли изреченной, некой чистой энергии, способной производить Действие и творить Материю. Кроме того, слово и мысль не есть сущее, ведь Кто-то должен сказать Слово, а прежде чем сказать – помыслить Его. Впрочем, можно спорить относительно каузальности слова и мысли. Мы часто говорим и только потом начинаем думать о том, что сказали и чем обернутся нам наши слова. Но так было и отчасти остаётся не всегда. В детскую пору каждого народа, населявшего и населяющего нашу планету, в то отдалённое от нас время, когда Действие и Вещь абстрагировались от их материальных носителей и наделялись символическим значением, выражаемым Словом, оно восприни-малось как нечто сакральное, а потому сокровенное и мыслилось обладающим магической Силой. С того времени дошли до нас сокровенные знания, тёмные и светлые волшебства, магические словесные формулы, наделяемые нашим сознанием вещной силой. Можно верить или не верить в магию слова, также как верить или не верить в силу заговоров, приворотов, проклятий или молитв. Информационное общество расколдовало Слово, лишив его магической ауры и превратив всего лишь в один из инструментов коммуникации. Но это расколдовывание, которое иные любомудры выдают за научное достижение и благо современной секуляризованной цивилизации, отнюдь не освободило Его от той Силы, которую инстинктивно чувствовали и которой умели распоряжаться наши предки.

Сегодня мы, как правило, мало задумываемся над тем, что любое сказанное слово несёт в себе не только набор звуков, обозначающих информацию, которую мы хотим донести до собеседника, но и скрытую в нём энергию, некую тайную силу, которая неизвестна и непонятна большинству из нас. Для того чтобы убедиться в этом, проведите простой эксперимент. Выйдя на улицу, обратитесь к первому встречному и произнесите магическую формулу, придуманную многие сотни, а может быть, тысячи лет тому назад: Здравствуйте, я рад Вас видеть! И Вы непременно заметите, какие изменения произойдут в нём: мрачное выражение лица, свойственное многим сегодня, сменится улыбкой, энергия доброты соединит ваши глаза, и Вы получите симметричный ответ. Впрочем, Ваши слова могут и озадачить нечаянного собеседника, который некоторое время будет напряжённо думать о том, где и при каких обстоятельствах он встречался с Вами прежде. Можно провести эксперимент другого рода (советую сделать его мысленным), наделив кого-то заведомо нелестным эпитетом и не извинившись при этом. Настроение будет надолго испорчено не только ему, но и Вам, потому что наверняка в ответ Вы услышите о себе много совершенно несправедливых и нелепых определений.

Большинство современных людей либо не придают значения магии слов, либо ничего не знают о ней и часто сами страдают от этого. Но есть среди нас те, кто обладает сокровенным знанием, доставшимся от предков, либо являющим то, что принято называть божественным откровением. В разные времена и в разных обществах их называют по-разному: жрецы, маги, ведьмы, знахари, шаманы. Список терминов можно было бы продолжить, но обратите внимание на одну характерную закономерность – все они для современного человека несут некую ауру отчуждения, неприязни, часто вызывают неспровоцированное чувство настороженности и недоверия. Я вижу два источника, продуцирующие такие чувства. Во-первых, это заложенное, преимущественно, в православной (или шире – христианской) культуре неприятие всего, противоречащего христианским религиозным догмам и практикам. Нехристианские или дохристианские воззрения, носителями которых являются адепты магии и политеизма (от жрецов старых и новых откровений до шаманов и современных пророков) отрицаются официальной Церковью. Парадоксально, но даже феномен чуда, на котором зиждется, в том числе, и христианство, допускается клиром только в рамках библейских догматов и подвергается самой строгой проверке на достоверность (но согласитесь, если чудо достоверно, то является ли оно чудом?!). Второй источник неприятия неортодоксального Знания – наше индивидуальное незнание, глубоко укоренённая боязнь всего, не укладывающегося в привычное ложе обыденности.

Но есть одно устойчивое понятие, как мне кажется, примиряющее теософию с магией, – это слово посвящённый, в котором опредмечивается посвящение в священное, и которое одновременно ассоциируется с секулярным просвещение и сакральным святой. Посвящённые в сокровенные (тайные или опасные для непосвящённых) знания всегда жили среди людей. Будь иначе, то уже давно прервалась бы связь времен, и, кто знает, существовала ли ещё человеческая цивилизация? Быть посвящённым – это не дар, не призвание и очень часто – не результат собственных пристрастий и напряжённого труда. Отнюдь. Чаще всего – это тяжкий, почти невыносимый груз знаний и ответственности, который получает человек нередко вопреки своему собственному желанию. Посвящёнными не рождаются, ими становятся, причем, как правило, при драматических жизненных обстоятельствах, когда избранный вдруг или на протяжении сравнительно короткого времени получает доступ к сокровенному знанию, когда открывается его внутренний (трансцендентный) глаз, и он начинает видеть мир совсем не таким, каким видят его все остальные люди, когда появляется дар предсказания, способности к диагностике и лечению болезней, когда, наконец, на уровне его сознания активируется канал телепатической связи с тем, что одни называют божественной сущностью, а другие энергоинформационным полем Земли. Способность познавать мир иначе, не так как это делают все (или почти все) остальные люди я и называю феноменологией трансцендентности.

Процесс (или процедура) посвящения описан во многих научных и околонаучных трудах. Человеку, далёкому от дохристианской магии, он может показаться, по меньшей мере, странным, если не порождённым болезненным воображением сумасшедшего или изощрённой фантазией хитрована, желающего заработать на этом славу, деньги или то и другое одновременно. Но сравнение разных письменных источников, равно как устных сообщений никак не связанных между собой людей неоспоримо свидетельствуют о том, что это реальное действо, опосредованное какими-то сущностями или силами, находящимися вне пределов наших чувств и часто за пределами нашего обыденного понимания. Одни называют их духами, другие богами, третьи демонами. Счастливы те, кому никогда не доводилось испытать на себе их влияние, равно доброжелательное или зловредное. Но никто из нас не в состоянии уклониться от встречи с ними. Последнее слово всегда остается за этими сущностями. И поэтому никто из нас не застрахован от того, чтобы когда-нибудь не ступить на тропу посвящённых – роковой путь, который одних приводит к потере рассудка, других – к неизлечимой болезни и преждевременной смерти, третьих – к сокровенному знанию.

В культурной традиции разных народов это явление называют по-разному: озарение, гениальность, сумасшествие, сделка с дьяволом, экстрасенсорика и так далее. Легендарный китайский мыслитель древности Лао Цзы назвал его Дао – Путь познания Истины:

Волей случая в моих руках оказались материалы об одном из тех, кого называют посвящённым. Валдяка (назовём его так), нанаец по национальности, прошёл этот путь (по-нанайски: сирэктэ – путь или думы шамана, тачиори – познание) весной 2000-го года (по китайскому календарю – Года Золотого Дракона) и при этом сохранил здравый ум, к тому же наделённый изрядными аналитическими способностями. По моей просьбе он скрупулёзно описал всё то, что произошло с ним в течение нескольких дней марта того судьбоносного для него года. Я воспользовался этими записями, придав им, насколько возможно, литературный вид, в некоторых местах сопроводил пояснениями, которые, на мой взгляд, необходимы для адекватного понимания событий, в которые он был вовлечён в течение этого времени (или точнее, этих времён, поскольку ему пришлось побывать в нескольких временны́х измерениях: земном и тонком мирах, близком и далёком прошлом своего народа).

Текст первоисточника написан Валдякой от своего имени. Также от его имени пойдёт последующее изложение. Считаю нужным отметить, что все факты и обстоятельства, описанные в книге, не были, да часто и не могли быть мной проверены на достоверность, но имеют целый ряд косвенных подтверждений. Думаю, дотошный читатель сможет обнаружить эти подтверждения самостоятельно. По этическим соображениям реальные имена героев повествования изменены. Могу лишь сказать, что все описанные события происходили в течение семи суток: с понедельника 20 марта – Дня весеннего равноденствия по воскресенье 26 марта 2000 года. Впрочем, как я теперь отчётливо понимаю, время (как и пространство) относительно – в жизни моего героя Валдяки в этот недельный отрезок вместились двенадцать дней, наполненных необыкновенными событиями, до неузнаваемости изменившими всю его последующую жизнь. Возможно ли это? Вы сами сможете ответить на этот вопрос, если наберётесь терпения пройти с моим героем от первого до последнего дня.

Осмысление трансцендентного феномена шаманизма произведено на пересечении трёх познавательных парадигм и трёх культурных кодов: традиционно-религиозной (народов Севера), абстрактно-философской (китайской) и естественнонаучной (российско-западноевропейской). Сей труд не претендует на откровение или пророчество. Он всего лишь показывает одну из граней иной жизни, скрытой от большинства из нас и, возможно, послужит кому-нибудь предостережением или уроком.

А. Джармен

Если люди во что-то верят и ведут себя в соответствии со своей верой, то это что-то является элементом объективной реальности.

День первый

(Год Золотого Дракона, Второй лунный месяц, 20 марта, понедельник, День весеннего равноденствия)

…Встреча…

Старуха нингманчи[2] раскурила от тлеющего уголька трубку, вдохнула горький табачный дым и завела рассказ протяжным, словно вся её жизнь, голосом:

– Балана-а – давно это было. Так давно, что дубы, из желудей выросшие, которые в ту пору, когда всё это произошло, на землю упали, состариться успели и умереть. Многие поколения нанай[3] друг друга сменили. Мангбо[4] другое русло пробил, а вода в нём такой вкусной была, что, пить начав, никто уже остановиться не мог. Тогда лоча[5] в наши края не пришли ещё, и только маньчжурские купцы на своих длинных десятивёсельных лодках изредка приплывали китайские товары на соболиные меха обменивать. В ту пору один Мэргэн[6] в нанайском селении жил. И равных по силе и ловкости ему не было.

Вот как-то Мэргэн юную Пудин[7] повстречал, прекрасную как цветок лотоса, её полюбил и посвататься к ней собрался. Но родители девушки ему отказали, потому как между их родом и родом, к которому Мэргэн тот принадлежал, кровная вражда давно уже длилась. Тогда решил юноша невесту выкрасть. Но когда он в дом её тайком пробрался, сказала ему Пудин: Не могу я воли родительской противиться! Стрелу схватила, по голове своей ею ударила, птицей оборотилась и в небо улетела. Мэргэн опечалился, но нечего делать. Какое-то время погоревал и на поиски её отправился. Долго он шёл…

Я хорошо помню, когда всё это началось – 20 марта 2000 года, в День весеннего равноденствия. Мне предстояло выступить на научной конференции в университете, где я учился в аспирантуре, уже не неуч, но еще и не учёный в полном смысле этого слова. Не могу сказать, чтобы я блистал какими-то особыми талантами на этот счёт, хотя троек в моем вузовском дипломе не было, и число пятёрок в валовом отношении перевешивало число четвёрок. Тем не менее, полагаю, что одной из главных причин моего успешного поступления в аспирантуру на кафедру истории и теории культуры к милейшему и слегка странноватому профессору (что вообще характерно для профессуры) Илье Моисеевичу Остману была моя роковая (как вскоре выяснилось) принадлежность к одному из малочисленных этносов Приамурья – нанайцам.

Да, я – нанаец, со всеми, вытекающими отсюда последствиями. Детство моё прошло в небольшом селе, живописно раскинувшемся на пологом берегу неширокой Амурской протоки, в семье, ничем не отличавшейся от прочих нанайских семей, живших по соседству. Отец совмещал традиционную для нашего народа рыбалку с работой в леспромхозе, временами хорошо зарабатывал, благодаря чему у нас в доме была сравнительно неплохая обстановка, японская видеотехника, а в хозяйстве – катер Крым класса река-море и подвесной японский мотор. Впрочем, это не мешало ему время от времени уходить в запой, и тогда уже маме приходилось прилагать немалые усилия для того, чтобы всё это нажитое добро в одночасье не было обменено на спиртное. Но, как говорится, чего в семье не бывает.

Мама принадлежала к так называемой национальной интеллигенции. Ещё в советское время она получила высшее педагогическое образование, много лет проработала директором нашей сельской школы, и именно она сумела привить мне любовь к чтению книг и интерес к знаниям. Возможно, это звучит несколько высокопарно, но если бы не она, не быть мне ни то что аспирантом, как говорится, без пяти минут кандидатом наук, но и просто специалистом с высшим образованием…

Илья Моисеевич питал явную страсть к аборигенам Амура. Отчасти это было связано с его научными интересами – он давно и успешно изучал историю и традиционную культуру коренных народов юга Дальнего Востока России, защитил по ним докторскую диссертацию. Но имелся и другой аспект, связанный с его личной жизнью, который давно не был тайной для учившихся у него студентов и аспирантов. Лет тому уже тридцать назад на полевых работах по этнографии нанайцев (старик был последователен в своих научных пристрастиях и большинство трудов посвятил именно моему народу) в одном из национальных сёл он встретил юную особу, в которую влюбился без памяти. Эта нечаянная студенческая привязанность имела продолжение и перечертила его жизнь чем-то наподобие параболы. Вначале был взлёт. В год знакомства девица приехала в город, смогла не без его помощи поступить в университет. Не прошло и семестра, как в её чреслах зашевелился эмбрион. Влюблённые решили оставить ребёнка и расписались. Несколько лет их жизнь казалась ясной, как рассвет над Амуром. Но в какой-то момент Илья Моисеевич с ужасом обнаружил, что жена пристрастилась к алкоголю. Собственно, ничего удивительного в этом не было, если иметь в виду, что склонность к алкоголизму у аборигенов Дальнего Востока сознательно культивировалась китайскими купцами и русскими переселенцами, начиная, по крайней мере, с середины XIX века. Попытки вернуть супругу к трезвому образу жизни ни к чему не привели, и в этом Илья Моисеевич винил себя. Жена быстро опускалась, последовал развод. За аморальное поведение не в меру ретивое начальство поставило вопрос об увольнении его из университета, где он к тому времени уже работал ассистентом преподавателя. Но дело удалось замять. Бывшая жена уехала к родственникам куда-то на побережье Татарского пролива и сына увезла с собой. Несколько лет о ней вроде бы ничего не было слышно, потом пришло известие, что она трагически погибла. То ли провалилась под лёд во время весенней рыбалки, то ли замёрзла где-то после очередной безумной попойки. Одним словом, Илья Моисеевич, так, кстати, больше и не женившийся, забрал к себе сына и занялся его воспитанием. Но, как видно, дали о себе знать гены матери. Ещё в школе сын пристрастился к выпивке, попробовал курить коноплю, в 17 лет попался на краже и получил первый срок. С тех пор они встречались лишь несколько раз. Сына тюрьма не только не исправила, но сделала законченным рецидивистом. Илья Моисеевич остро переживал случившееся, считал себя виновным и в падении супруги, и в преступных наклонностях сына. Всё это толкнуло его на некое социальное подвижничество, стремление реализоваться как учёному и как отцу в пестовании молодых дарований из числа палеоазиатов. В течение многих лет он официально или на общественных началах курировал отделение народов Севера, открытое при его участии в университете, патронировал студентов, обучавшихся на этом отделении, выпустил целую плеяду учёных, преимущественно историков и культурологов, делавших свои квалификационные работы на этнографическом материале народов, к которым они сами принадлежали. Так что тот факт, что я оказался среди его аспирантов, был скорее закономерностью, чем случайностью…

20 марта мне предстояло сделать первый в моей жизни научный доклад, что-то такое О символике атрибутов шаманского костюма у нанайцев. Текст был написан, вычитан руководителем, выверен до точки, и, тем не менее, меня колотило, как лосося над выметанной самкой икрой.

Непродолжительное пленарное заседание, на котором наши университетские корифеи, как это принято, лили воду на мельничное колесо науки, говорили много, красиво и, преимущественно, беспредметно, к всеобщей радости плавно перешло в кофе-брейк, после которого я и должен был выступать. Народ рванул к столам, накрытым a la fourchette. Я замешкался, да и есть, честно говоря, не хотелось. Очередь за худосочными бутербродами и вяло парившими чашками с жидким кофе, распространявшим сухой аромат прибитой дождём придорожной пыли, по диагонали перечеркнула холл. Её растрёпанный хвост, нервно переминавшийся с ноги на ногу в ожидании трапезы, спускался по лестнице и терялся за поворотом коридора. Вливаться в общее движение к вожделенной закуске у меня не было никакого желания. Промаявшись с минуту возле широкого окна, выходившего на неопрятный университетский двор, от нечего делать я подошёл к расставленным здесь же баннерам. Судя по всему, их истинным предназначением была не столько пропаганда достижений вуза, сколько ненавязчивая маскировка стен, печально осыпавшихся чешуями сухой штукатурки. В этот самый момент я и увидел Её...

Наверное, так случается с каждым, или, по крайней мере, со многими. Можно годами жить в большом городе, встречаться и знакомиться с десятками нужных и ненужных, приятных и не очень приятных людей, восхищаться красивыми женщинами, ехидно шутить с приятелями по поводу достоинств дурнушек и при этом не испытывать ни к первым, ни ко вторым никаких особых чувств. Нечто подобное происходит при перелистывании глянцевого журнала с сотнями фотографий полуобнажённых красоток. Мы восхищаемся их формами, правильными или изысканно неправильными чертами лица, длиной ног и абрисом губ и при этом волнуемся не более чем при изучении каталога пород домашних животных – кошечек, собачек и прочего. Но вот в какой-то момент ты встречаешь Её. И сердце, кажется, без подсказки мозга, начинает колотить в груди как шаманский бубен. Кровь приливает к лицу. И ты уже ничего не видишь кроме радужных бликов. И последняя, как выдох умирающего, мысль бьется в гудящем колоколом сознании: Я пропал, это Она – Та-которую-ждал-всю-жизнь! И тут же паническое: Что делать, как поступить? Ведь пройдёт мгновение, она скользнёт по тебе холодным от безразличия взглядом и уйдёт, уйдёт навсегда, чтобы уже никогда больше не встретиться. Сколько раз я испытывал подобные чувства, переживал такое, почти параноидальное состояние? Не часто, но это случалось прежде. И всякий раз я не находил слов, не имел мужества и, может быть, запаса тех кратких мгновений, которые были необходимы, чтобы побороть неожиданное волнение, окрепнуть духом и с удачей на перевес броситься навстречу своей судьбе.

В тот день всё было так и немного иначе. Мне выпал редкостный шанс – не секунды, но целых несколько минут, чтобы стряхнуть внезапное оцепенение, подойти с напускным равнодушием и произнести самые главные в жизни, а по сути ничего не значащие слова…

Возле одного из баннеров, информировавших о славных достижениях университета, стояла невысокая стройная девушка, как видно, студентка с простыми, но правильными и удивительно гармоничными чертами лица. Их можно было бы назвать аристократическими, если бы не диссонировавшая с ними недорогая одежда китайского производства: укороченная куртка с выглядывавшей из-под неё блузкой, потёртые джинсы, изрядно поношенные сапоги, дешёвая дамская сумочка из кожзама. Девушка, казалось, внимательно рассматривала фотографии и, по-видимому, читала надписи под ними, но при этом всем своим видом излучала такую безнадёжную скуку, что, кажется, было заметно, как та сочится из её миндалевидных глаз и растекается под ногами грязноватой, словно от растаявшего снега, лужицей. Судя по всему, она, как и я, принадлежала к одному из дальневосточных этносов, может быть нанайскому, или ульчскому, или удэгейскому. В любом случае, это облегчало дело, и я, старательно замедляя шаг, приблизился к ней на расстояние случайного знакомства.

– Привет…

– Привет…

– Скучаешь?..

– А что делать?..

Незначащие фразы, обмен любезностями. Кажется, я встречал её прежде, но, видимо, не обращал внимания. Идиот. Или не встречал и сегодня вижу впервые?

Было заметно, что интерес, который я проявил к нечаянной знакомой, вызвал в душе девушки некоторый трепет. Она старалась скрыть свою реакцию за нарочито небрежными фразами, но этим всё сильнее выдавала себя и всё более вселяла в моё сердце надежду, что простой обмен любезностями может закончиться чем-то большим, чем да-да, кажется, мы когда-то встречались…

Как выяснилось из нашего светского трёпа, Марина (так звали девушку) была студенткой четвёртого курса психфака. Её, как и большинство её сокурсников, сняли с занятий и отправили на конференцию, как объяснили в деканате, для приобщения к высокой науке, а, по сути, для заполнения пустых мест в огромном актовом зале, глубоким амфитеатром спускавшемся к помпезному, выполненному в старинной академической манере столу президиума и массивной трибуне, на которой ещё виднелись следы от поспешно содранного когда-то герба СССР. Скорее всего, эту девушку я, действительно, видел впервые, потому что, как выяснилось, она совсем недавно перевелась в наш университет из другого вуза, где что-то у неё не срослось то ли с преподавателями, то ли со студентами, то ли с хвостами по предметам специализации.

Сообщив о себе аналогичную информацию (в прошлом году получил диплом о высшем образовании, сейчас аспирант у Ильи Моисеевича (вот забавный старик…), пишу диссертацию по культуре нанайцев и параллельно работаю ассистентом на его кафедре), я, по возможности, небрежно бросил, что, мол, все эти конференции (на которых бывал-перебывал…) непроходимая скука, просили сделать доклад, но текст ещё сыроват, так что, наверное, отложу выступление до следующего раза, и перешёл к главному, ради чего, собственно, и затеял весь этот разговор:

– Может быть, сбежим отсюда?

– Давайте сбежим, – неожиданно легко согласилась Марина и немного лукаво заглянула в мои глаза. – И куда же мы пойдем?

О, эти женщины! Стоит им почувствовать интерес к себе со стороны представителя противоположного пола, как тут же включается выработанный, наверное, сотнями их поколений механизм сексуальной игры, целью которой, как минимум, является раскрутить парня на кино или кафе, а по максимуму – женить на себе. Впрочем, зная всё это, мы, мужчины, с готовностью попадаем в их сети, часто рассчитывая, как минимум, приятно провести время с прекрасной незнакомкой, а по максимуму – оказаться в одной постели с ней, по возможности, не обременяя себя никакими неосторожными обязательствами. В конце концов, для большинства из нас, законченных циников и женских антагонистов, это заканчивается моментом истины, когда вдруг начинаешь осознавать, что нежное создание, которое какое-то время, казалось бы, бессмысленно щебетало рядом с тобой и скрашивало твой мужской досуг, вдруг затянуло на твоём сердце петлю необоримой страсти, да так, что ты уже не можешь представить жизни без её карих (серых, голубых, зелёных и т.д.) глаз, её заботливых рук, её страстного тела, нечаянных перебранок и последующих примирений, которые, как сказал какой-то классик, стоят любой ссоры. И тогда заключается брак, близкая и дальняя родня собирается на застолье, звенят бокалы, в пьяном угаре на счастье вдребезги разлетаются тарелки из любимого маминого сервиза (его или её). А потом начинаются будни, серые и однообразные, как икра минтая в беспощадно прозрачных стеклянных консервных банках. Многие, очень многие не могут противостоять этой атаке повседневности. Одни спасаются от неё в запоях, другие впадают в безудержный блуд, третьи катастрофически тупеют, так, что уже оказываются не в состоянии адекватно оценить ситуацию, в какой оказались. Большинство находят отдушину в детях, пытаясь реализовать в них свои несбывшиеся планы и нереализованные мечты. Иные подают на развод, через какое-то время попадают в новые брачные сети, и тогда для них всё повторяется сначала. И лишь немногие счастливчики волей случая или благодаря каким-то особым качествам души избегают подобной участи, на долгие годы, а то и всю жизнь сохраняя друг к другу светлые чувства нерастраченной любви.

Конечно, мы все знаем об этом, но постоянно надеемся на то, что уж нам-то точно повезёт, мы-то избежим участи серого со-существования, ведь, вот она – прекрасная незнакомка, такая волнующая и маняще загадочная. А вдруг это Она?!…

Конечно, в тот момент, когда Марина согласилась покинуть вместе со мной скучную научную тусовку, в моей голове ничего подобного не прокручивалось. Подобные мысли, как правило, приходят уже post factum или a posteriori[8], как принято говорить в научных кругах. Тогда мои мысли двигались совсем в другом направлении – нужно было срочно разработать план действий по охмурению моей новой знакомой.

– Выйдем на улицу, там и решим, куда пойти, – попытался я пролонгировать время для обдумывания ответа на прямой вопрос Марины.

Несколько минут спустя мы уже стояли перед главным входом в университет, оценивая ситуацию и выбирая направление движения. Бронзовый Пушкин, многие годы охранявший вход в нашу alma mater, кажется, тоже призадумался об этом, неловко склонив свою курчавую голову в сторону свежей парочки. Так ничего и не решив, мы молча пошли вперед, видимо, каждый думая о своём и боясь нечаянным словом спугнуть манящую тайну случайного знакомства.

Наконец, между нами словно бы сам собой завязался разговор. Я узнал, что Марина, как и я, не коренная горожанка. Мы оба родились, а наши родители по сию пору жили в сёлах, которые принято называть национальными, поскольку их в стародавние времена основали представители коренных дальневосточных этносов. Она тоже была нанайкой, принадлежала к роду Оненко, а я – Бельды, о чём свидетельствовали наши фамилии. Тем не менее, генеалогическое древо Марины произрастало в другом административном районе, находившемся довольно далеко от того, в котором прошло моё детство... В какой-то момент речь зашла о моей научной работе.

– Так Вы изучаете шаманизм? Как интересно…

– Интересно, – согласился я, – ведь шаманизм, по сути, – это своего рода культурный код, который составляет основу мировоззрения нанайцев и многих других малочисленных народов не только Крайнего Севера и Дальнего Востока России, но и всего мира. Взять, к примеру, шаманский наряд. Все, составляющие его элементы, и всё, изображённое на них: растения, животные, символы – не являются случайными и, по большому счёту, несут в себе не столько эстетическую, сколько идеологическую или даже космогоническую компоненту…

Шаманский костюм был, что называется, моим коньком, поэтому, углубившись в эту тему, остановиться самостоятельно я уже, практически, не мог.

– Облачение шамана, – начал я, – это не просто одежда, да и не одежда вообще, а своего рода религиозная космография или, как говорят исследователи, иерофания…

– Иеро.. что? – тут же прервала меня Марина вопросом, в котором самым непостижимым образом слились две интонации – желание уточнить смысл нового непонятного для неё слова и почти неприкрытая ирония к новому ухажёру, который решил покорить девушку своим интеллектом (ну-ну, поглядим!..).

– Иерофания – это священноявление, – поспешил пояснить я, проглотив нечаянную обиду от нарочито пренебрежительного отношения к волнующему меня предмету. – Оно означает не только присутствие сакрального (то есть, божественного), но также космические символы и метапсихические пути, которыми следует шаман во время камланий. Важнейшим предназначением шаманского костюма как раз и является противопоставление профанного (обыденного) и священного – своего рода религиозного микрокосмоса, качественно отличающегося от окружающего мирского пространства. Он представляет, с одной стороны, почти полную символическую систему шаманского мировоззрения, с другой (в связи с посвящением) – насыщается разнообразными сакральными силами, прежде всего духами. Самим фактом одевания или манипуляций заменяющими одежду предметами шаман как бы преодолевает пространство обыденности, входит в контакт с запредельным духовным миром. При этом участники шаманского действа, искренне верящие в такую его способность, воспринимают это как самую настоящую реальность…

– Ну, уж и реальность… – опять вклинилась в мой монолог Марина. – Видела я в музее шаманские халаты. На мой взгляд (конечно, я не специалист, – снова с плохо скрытой иронией тут же пояснила она), все эти зверушки, вилюльки и побрякушки, которые на них нашиты и навешаны, словно бы сделаны маленькими детьми, настолько они примитивны и неэстетичны.

– Ты права и не права одновременно, – ответил я. – Дело в том, что эта примитивность во многом нарочитая. Она связана не с тем, что шаман или приглашённый им мастер не могут выполнить их высокохудожественно, а с тем, что этого, во-первых, не требуется (срабатывает принцип минимизации полезности – если они хороши и так, зачем зря стараться и делать лучше); во-вторых, потому что это не точные копии (фотографии, рисунки), а всего лишь символы, которые должны пробудить сакральное воображение зрителей. И чем меньше в них конкретных деталей, тем больше можно нафантазировать... Так вот, я продолжу. Непременным атрибутом сибирских (и, в том числе, нанайских) шаманов является халат с нашитыми на него металлическими фигурками, представляющими мифических животных. Якутские шаманы навешивают на свой костюм ещё и многочисленные металлические кольца, символизирующие мироздание. Одно из таких колец называется отверстием солнца. Считается, что оно представляет Землю с её центральным отверстием, через которое шаман попадает в Нижний мир – Преисподнюю. Как утверждают сами шаманы, железные бляхи, которыми они в изобилии увешивают свой костюм, служат для защиты от ударов злых духов. Бывает, что такой наряд весит до 20 кг. Шум, который производят металлические украшения во время танца, звучит как адская какофония и производит на зрителей очень сильное впечатление. А шаману только того и надо. Кстати, считается, что каждый из этих предметов имеет свою душу (то есть, они живые, поэтому никогда не ржавеют).

– Ага, теперь понятно, – протянула Марина. – Тогда у меня есть ещё один вопрос: что это за металлические диски висят на груди шаманов (я видела их на многих музейных фотографиях), словно бы щиты древних воинов, только маленькие, диаметром до 20 см?

– Ты имеешь в виду зеркала, медные или бронзовые, – пояснил я. – В нашем народе их называют толи. В камланиях такое зеркало играет важную роль. Считается, что оно помогает шаману видеть запредельное – Верхний и Нижний миры, души умерших людей, богов и духов. Не случайно, например, у маньчжуров термин, обозначающий зеркало (панапту), происходит от слова пана – дух или душа-тень (по-нанайски – панян). Зеркало – своего рода сосуд для души-тени. Глядя в него, шаман может не только увидеть чью-то панян, но и поговорить с умершим человеком.

– С зеркалами всё ясно. А что тогда означает головной убор? – теперь уже с видимым интересом спросила Марина. – Ничего более странного я в жизни не видела!

– Головной убор шамана (колпак или особая шапка, как правило, снабжённая рожками – настоящими оленьими или металлическими) тоже имеет особое символическое значение. Сами шаманы утверждают, что в такой шапке сокрыта значительная часть их могущества. Поэтому когда они понарошку изображают шаманский сеанс, например, по просьбе учёных-этнографов, то никогда не надевают её на себя. Не менее любопытен ещё один элемент шаманского наряда – маска. Чаще всего её используют во время поминок, когда шаман сопровождает души умерших в царство теней (маска нужна для того, чтобы живого человека – шамана – не распознали живущие там духи-предки и не помешали ему вернуться в обычный земной мир). Нанайские шаманы с той же целью покрывают себе лицо сажей. Кстати сказать, обычай мазать лицо сажей распространён у многих народов и не всегда связан с похоронными обрядами. Некоторые исследователи утверждают, что он может использоваться с целью магического единения с миром духов. Во многих регионах планеты маски представляют предков, а те, кто их носит, считаются воплощением самих этих предков. Получается, что намазывание лица сажей – один из простейших способов воплощения душ покойников. Маски связаны также с тайными обществами мужчин и с культом предков. Некоторые представители этнографической историко-культурной школы считают комплекс маски – культ предков – тайные общества с посвящением принадлежащим ещё к эпохе матриархата. Появление таких обществ стало выражением протеста мужчин против господства женщин.

– Вот любопытно, – вставила Марина, – мужчины протестовали против господства женщин в эпоху матриархата, а мы, женщины, почему сейчас не протестуем против господства мужчин?

– Как же не протестуете? – парировал я. – А все эти феминистские движения, некоторые фундаменталистского толка, призывающие не только к равноправию полов, но и геноциду мужчин как вида?

– Всё это игра. Просто мы хотим видеть в мужчине не господина, а защитника, быть не рабой, а подругой. Почему часто так не получается?

– Не знаю, не задумывался как-то, – честно признался я. – Но позволь мне продолжить. Если тебе, конечно, интересно.

– Очень интересно. Итак?

– С точки зрения традиционного шаманизма, полный шаманский наряд наделяет его обладателя новым, магическим телом, обычно воплощённым в облике тотемного животного. Причём у самых разных народов, практикующих его, преобладают, в основном, три типа таких животных: птица, олень или медведь. Мы, нанайцы, не являемся исключением из этого правила, но у нас преобладает образ птицы. Обычно её символизируют перья орла или совы, которые сами по себе считаются наделёнными магической силой. Ту же роль играет бахрома, пришитая к меху. Как утверждают сами шаманы, птичий наряд им необходим для полёта в потусторонний мир (Туда легче отправиться, когда наряд лёгкий). Существует много легенд, в том числе и нанайских, где шаман поднимается в воздух при помощи добытого им магического пера. Но, конечно, самая важная роль в шаманских обрядах принадлежит бубну.

– Бубен я видела и слышала его звучание много раз, – заметила Марина. – Впечатляет, ничего не скажешь. Но почему-то всегда полагала, что это просто музыкальный инструмент. Что-то наподобие барабана. Разве не так?

– Конечно, нет! – почти закричал я, возмутившись таким невежеством (впрочем, тут же и прощённым мной). – Его символика сложна, а магические функции разнообразны. Бубен необходим для того, чтобы уносить шамана в Верхний и Нижний миры, перемещаться в пространстве, призывать или пленять духов. Не менее (а в демонстрационном плане – и более) важной является его способность производить специфические звуки, которые позволяют шаману сосредоточиться и установить контакт с миром духов, к путешествию в который он готовится во время камлания. Бубен часто отождествляют с родовым (или Мировым) Древом, по которому шаман символически восходит на Небо (нередко буквально взбираясь по ветвям берёзы, которая используется для этих целей чаще всего). Обычно бубен имеет овальную форму. На нём изображаются птицы, змеи и другие животные. Причём, каждое наделяется конкретным и важным с точки зрения шаманизма смыслом. Сам бубен нередко интерпретируется как челн, на котором можно переплыть море. Восемь двойных линий, нанесённых в центре, обозначают восемь опор, поддерживающих Землю. Таким образом, он является символом мироздания, состоящего из трёх сфер – Неба, Земли, Преисподней, и одновременно – транспортным средством для перемещения между ними. Шаманский бубен отличается от всех других инструментов, производящих магию шума (металлических блях, колокольцев, бубенцов и прочего) именно тем, что делает возможным экстатическое путешествие: в этом состоит его важнейшее сакральное предназначение…

– Но ведь шаманизм, кажется, характерен не только для нанайцев и других народов Севера, Сибири и Дальнего Востока России? – воспользовавшись случайной паузой, спросила меня Марина.

– Конечно, нет. Когда-то в том или ином виде его исповедовали практически все народы мира, иные исповедуют и сейчас. Во многих современных религиях сохранились элементы шаманского наряда: мех волка или медведя в Китае, птичьи перья ирландского знахаря и так далее. Микрокосмическую символику можно обнаружить в одежде жрецов и правителей Древнего Востока. Всё это вписывается в рамки известного в истории религий закона: становятся тем, что показывают. То есть, тот, кто надевает маску, на время в действительности оказывается мифическим предком, которого эта маска представляет. Тот же результат полного преображения личности достигается и с использованием различных знаков и символов, нанесённых на наряд или непосредственно на тело: орлиное перо или даже стилизованный рисунок такого пера позволяет шаману осуществлять магические полёты, надетое ритуальное зеркало – отражать стрелы, пускаемые в шамана злыми духами и так далее…

Как мне казалось, и как следовало из реплик, которые время от времени бросала Марина, мой рассказ был ей по-настоящему интересен. Но когда я закончил, она спросила с плохо замаскированным недоверием в голосе:

– И Вы, действительно, во всё это верите?

– Сложный вопрос, – протянул я, непроизвольно стараясь понять, какой ответ будет для меня более желательным с точки зрения развития дальнейших с ней отношений: сказать, да, верю или нет, всё это полная ерунда?

В конце концов, я принял компромиссное решение:

– Все шаманские представления, естественно, противоречат современной науке. И как учёный (хотя бы начинающий) верить в духов, Верхний и Нижний миры я, конечно, не могу. Но есть один закон, сформулированный в социологии, который соответствует моим собственным представлениям о шаманизме (по крайней мере, нынешним): если люди во что-то верят и ведут себя в соответствии со своей верой, то это что-то является элементом объективной реальности. Закон опредмечивания веры (как я его называю) в равной мере распространяется и на шаманизм, и на христианство, и на многочисленные социальные мифы, сопровождающие нашу жизнь.

Если бы я только знал, как скоро мои сугубо материалистические представления подвергнутся суровому испытанию и позорно падут под напором бесспорных доказательств обратного! Но тогда ещё ничто не предвещало тех событий, которые кардинально изменили всю мою последующую жизнь, и я беспечно продолжил светский трёп:

– Шаманизм меня привлекает, преимущественно, как культурный феномен моего народа. Это интересный и одновременно сложный объект исследования, ведь настоящих шаманов сейчас почти не осталось, а научной литературы о шаманизме, особенно дальневосточном, очень мало. Приходится, в основном, опираться на труды, изданные до Октябрьской революции, да ещё то немногое, что появилось уже в конце 1980-х – 1990-е годы. Ведь в советское время шаманизм как общественное явление, мягко говоря, не приветствовался, а сами шаманы нередко преследовались властями как враги народа.

– Правда? Не знала об этом. Тогда почему выбрали эту тему? Могли бы изучать что-то более простое и доступное.

– Мог, конечно. Но есть одна причина, которая подтолкнула меня к такому выбору.

– ?..

– Мой дед по отцу был шаманом.

– Был?..

– Да. Он умер не так давно. Как раз завтра сороковины. Родители устраивают надамбори… Ну, это поминальный обряд, – пояснил я, заметив непонимание в её глазах. – Я поеду домой, тоже буду в нём участвовать.

– Простите…

– Ничего. Мы все умрём когда-нибудь. А его смерть в каком-то смысле была предрешена духами.

– Духами?.. – чуть насмешливо протянула Марина. – И Вы верите в духов?!

– Я не верю, я знаю, – ответил я, возможно, чуть-чуть рисуясь, чтобы произвести на свою собеседницу более сильное впечатление. – Было знамение, и я сам видел его.

– Что видели? Духа? Расскажите. Или это секрет?

– Нет, конечно. Просто с этим знамением связана легенда нашего рода…

– А мы, кажется, не торопимся…

– Тогда слушай…

И я начал рассказ:

– Давно это было. Так давно, что дубы, выросшие из желудей, созревших в ту пору, когда всё это произошло, успели состариться и умереть. Многие поколения нанай сменили друг друга. Мангбо проложил другое русло, а вода в нём была сладкой как мёд. Тогда ещё не пришли в наши края лоча, и только маньчжурские купцы изредка приплывали на своих длинных десятивёсельных лодках менять китайские товары на соболиные меха (Так бабушка начинает свой рассказ, – пояснил я. – Из песни слова не выкинешь!)…

– Так вот, в ту далёкую пору вспыхнула вражда между двумя нанайскими родами – Бельды и Киле. Из-за чего она началась, об этом предание умалчивает. Может быть, рыбные тони не поделили, может, убийство произошло, и родовой закон требовал мести, или молодой охотник украл невесту без согласия её родителей. Кто знает?! Да только с тех пор начали они подстерегать друг друга на таёжных тропах, в узких речных протоках, на ягодных марях и везде бились насмерть, без жалости и пощады. Наконец, после того, как в очередной раз убили кого-то из рода Бельды, решили мужчины навсегда положить конец войне. Но не мириться они задумали, а подло напасть на стойбище, в котором жили их кровники, и истребить всех до единого. Тайно собрали родню из ближайших селений, наточили ножи, снарядили железными боевыми наконечниками копья и стрелы. Выступили поздно ночью, окружили дома тех, кого считали своими врагами, и начали убивать всех без разбора. И мужчин, и женщин, и стариков, и детей…

– Только женщина одна могла спастись. Была она беременна, и уже роды у неё начинались. А по нанайским обычаям, как ты, может быть, знаешь, роженицы грязными считаются, и в общем жилище им от бремени разрешаться запрещено – соромбори[9]. Для этого невдалеке от селения строили специальный родильный шалаш – чоро. В нём в присутствии специальной помощницы, вроде повивальной бабки, как у русских, и происходили роды…

– Когда началось избиение, эта женщина в том шалаше находилась. Потому её и не заметили напавшие враги. Услышала она крики, мольбы о пощаде. Поняла, – что-то страшное происходит, да и знала, что всё это могло означать – напали на них кровники и никого в живых не оставят. Собралась она тогда с силами, выбралась из шалаша и побежала, как могла, прочь от страшного места. Однако далеко уйти ей не удалось, – кто-то из нападавших заприметил беглянку, легко догнал. И хотя видел, что женщина беременна, не пожалел, ударил в самое сердце длинным охотничьим ножом. А потом начал глумиться над трупом и в завершение всего подвесил её тело на ближайшее дерево. Но не разглядел он в темноте ночи, что женщина та уже мертвая опросталась от плода. Выскользнул из её чрева младенец, упал на траву. И случилось здесь чудо. Вселился в новорожденного Дух мщения и наделил его невиданной силой. Перевернулся ребенок на живот, встал на четвереньки, завизжал пронзительно и тонко, как кабарга кричит, и пополз в сторону убийцы, волоча за собой жгут окровавленной пуповины. Как только увидел это подлый враг, тут же умер от охватившего его ужаса…

– Бабушка так говорила, – подвёл я черту рассказа, – я сам ничего ни добавил, ни убрал.

– Понятно, – тихо ответила Марина, видимо, не ожидавшая услышать такую страшную историю. Но всё же продолжила:

– А что же знамение? Как оно с легендой связано?

– С того времени, как всё это произошло, дух младенца является кому-нибудь из рода Бельды всякий раз, когда в его семью наведывается Смерть.

– И ты… видел его? – чуть слышно спросила Марина, как-то незаметно для себя перейдя на ты. Словно, рассказанная мной история незримо сблизила нас.

– Да. Как раз за несколько дней до смерти деда. А было это в самом начале января. Нынешняя зима в наших краях лютая случилась. Снега выпало много, а морозы такие стояли, что дух захватывало. По ночам температура ниже сорока градусов опускалась. Я тогда как раз в гости к родителям приехал, Новый год встречать. (У них собственный дом в деревне, – пояснил я попутно, – перед домом просторный двор, подворье, скотина есть, огород. По местным меркам – благополучная, зажиточная семья). Помню, как-то вечером нехорошо мне стало – в жар бросило, голова закружилась. Я словно в тумане был, подумал – простуда, что ли, началась? Вышел во двор свежего воздуха глотнуть и вдруг вижу тёмное пятно возле калитки, словно копошится что-то. Вначале подумал – кошка или собака. А потом присмотрелся – прямо на снегу лежит голый младенец. Мокрый, в сгустках крови, как будто родился только что. Лежит и всё на живот перевернуться пытается. А ведь мороз, ветер. Кожа такая синеватая у него, словно у неживого. Как сейчас стоит перед глазами. Жуть! Бросился я в дом, чтобы вещи тёплые взять, ребёнка закутать, ведь погибнет же. Сразу и не подумал, что не ребёнок это вовсе, а видение, призрак. Когда выбежали из дома вслед за мной родные, то оказалось, что нет никого ни возле калитки, ни во дворе, ни на улице. И следов никаких не видно. Вот тогда и решили мы, что знамение это было – Смерть в наш дом пришла. А через три дня деда не стало…

– Таинственная история… – протянула Марина и зябко передёрнула плечами, словно представила себя младенцем, медленно замерзавшем на колючем от стужи снегу…

За разговором незаметно пролетело время. Было уже около восьми часов вечера, и город начал тонуть в робких мартовских сумерках. Сиреневые тени выползали из расщелин между домами, растекались по улицам, всё более затуманивая перспективу. Пешеходы старшего поколения, упакованные в пуховики и дублёнки, которым, видимо, некуда было спешить, проплывали мимо нас, словно жирные ленивые сазаны в тёмных глубоких водах. Другие, преимущественно моего с Мариной возраста, наверное, студенты – худые и длинные, резкие в движениях, как щуки – выскальзывали из темноты и скрывались за ярко освещёнными дверями кафе и супермаркетов. Время от времени таинственными подводными лодками с мокрым шурш-шанием ш-шин – лур-р – проносились автомобили. Заметно похолодало. Температура воздуха упала ниже нуля. Циклон, навалившийся на нас откуда-то из Китая, плотно накрыл город серым монотонным куполом, обещая продолжительные и обильные, как говорят синоптики, осадки. И действительно, будто материализованные моими мыслями, в воздухе образовались белые пушистые хлопья, широкие и нежные, словно детские ладошки. Они легонько хлопали нас по щекам, путались в бровях, норовили угодить в нос или холодной слезой проскользнуть за шиворот. Включились уличные фонари, прорезав темноту конусами искрившегося снегом света.

Видимо, стараясь переменить настроение, Марина махнула рукой по направлению одной из витрин, мимо которой мы проходили:

– Смотри, кофейня. Может, зайдём, выпьем по чашке чего-нибудь горячего, а то зябко как-то.

– Зайдём, – согласился я, и через мгновение мы оказались в уютном ярко освещённом зале, заставленном кремовыми, в тон кофе с молоком, столиками и такого же цвета стульями с вычурно изогнутыми спинками. Посетителей было немного. В воздухе стоял крепкий запах свежемолотого кофе и чего-то ещё необыкновенно вкусного. На барной стойке возвышались подносы с пирожными и прочей аппетитной снедью. Возле них суетилась девушка-официантка.

Скинув куртки, мы заняли свободный столик возле широкого окна. Я взял два капучино и какие-то изысканно закрученные изделия из теста с липкой начинкой внутри. Что-то наподобие круассанов. После минутной заминки, возможно, связанной с желанием немедленно попробовать принесённые мной яства, мы вновь продолжили разговор-знакомство, осторожно нащупывая сюжеты, которые могли бы что-то важное рассказать друг о друге и при этом не выглядели слишком уж прямолинейными. В какой-то момент речь снова зашла о духах и символах, таинственный мир которых неизменно волнует наше воображение вопреки, а, может быть, и вследствие всё большего расколдовывания окружающей нас действительности.

– Вот ты узнала об одном невероятном событии в моей жизни, – начал я издалека. – А у тебя или твоих близких было что-нибудь подобное?

– Нет, конечно, – сразу ответила Марина. – Мои родители и родственники – люди простые, не шаманы и не учёные… – в этот момент она вновь лукаво взглянула на меня, словно проверяя эффект от лёгкого укола иронии. Но я сделал вид, что не обратил внимания на её последние слова. – Хотя… Несколько лет назад со мной произошла история, которая, может быть, покажется тебе немного странной. Вот слушай…

– Случилось это в последних днях мая или самом начале июня. Точно я не помню. В тот год я заканчивала среднюю школу, значит, мне уже исполнилось 17 лет. Готовилась к выпускному балу, нужны были деньги на платье, то, сё, а с ними в нашей семье никогда густо не было. Решила подзаработать на сборе папоротника[10]. В сезон заготовки каждое утро в наше село заезжает грузовик, который подвозит сборщиков до табора, ну… заготпункта, который находится довольно далеко в тайге. Ездила я вместе с мамой (одну меня родители не отпускали). И вот как-то раз выехали мы как обычно. На таборе оставили сумку с обедом и налегке – с пустым мешком и двумя кухонными ножами отправились искать место поурожайнее, такое, чтобы, значит, папоротник рос погуще и кондиции был подходящей – подлиннее да потолще. И не заметили, как заблудились. Причём, и мама, и я новичками в тайге не были, прежде не раз и папоротник собирали, и черемшу, и ягоды-грибы всякие. Бывало, забредали очень далеко и никогда не терялись. А в тот раз, словно, наваждение нашло какое, – идём, идём, и всё места незнакомые, ни голосов, ни шума моторов, только птицы где-то высоко – чирк-чирк – брачные пары себе подбирают. Так весь день и проходили попусту. К ночи холодно стало. Хорошо, что у мамы в кармане спички оказались. Развели мы костёр. А есть хочется! Стали травинки всякие жевать, листики. Чуть легче стало. Так ночь прошла. А наутро дальше пошли, и что интересно, совсем рядом от места ночёвки увидели следы и свежий помёт лося. А ведь мы не слышали ничего, ни шороха, ни шума какого…

– Короче говоря, и на второй день из тайги мы не вышли. Уже отчаиваться стали, хотя мама и подбадривала меня, как могла. Мол, если сами не выберемся, так люди нас найдут, в беде не оставят (Кстати, в этом она права оказалась – нас всем селом искали, милицию привлекли и даже вертолёт. Правда, мы не то что вертолёта не увидели, но и шума его ни разу не слышали, в другой стороне, что ли, были?..). Вечером второго дня снова костёр развели, поспали немного. А наутро опять рядом с местом ночёвки нашли следы лося. Хорошо, что не медведя или тигра, тогда ещё неизвестно, что бы с нами было!..

– На третий день и четвёртый мы никуда уже не пошли. Чтобы силы, значит, сберечь. Есть больше не хотелось, да и желудок зелень не принимал – не козы же мы! По утрам слизывали росу с листьев (на нашу беду, ни речек, ни ручьёв поблизости тоже не оказалось), а к вечеру уже так жажда мучила, что язык во рту распухал, и говорить было невозможно. Вечером четвертого дня (а нам казалось, что прошло не меньше недели) закончились спички. Совсем худо стало. И тут мы впервые увидели лося. Стоял он среди деревьев не дальше, как в десяти метрах от нас и, кажется, наблюдал за нами. Время от времени переходил с места на место, но не подходил ближе и не уходил далеко, так, что его всё время было видно. Мы уже решили, не чудится ли он нам? Но ведь не может же быть у двух человек одна и та же галлюцинация?!…

– Последнюю ночь помню как в тумане. Было очень холодно и уже как-то всё равно. Подумала даже: Вот и смерть моя пришла. Поверишь, не боялась совсем, и боли не чувствовала. И привиделось мне ближе к утру, будто тот чудной лось подошёл уже вплотную к нам, морду страшную бородатую наклонил, в лицо мне смотрит и словно бы человеческим голосом говорит, но не губами, то есть, не так, как мы, люди, а словно глазами круглыми и чёрными: потерпи, мол, скоро вас найдут и спасут. Сказал так и отступил в темноту. А мне после этого вроде теплее стало и на сердце спокойнее. Потом я, наверное, уже совсем отключилась, даже бредить перестала и очнулась только от звука выстрела. Мама тоже выстрел услышала, начала звать, кричать, как могла. Я тоже кричала, насколько хватило сил. А через некоторое время к нам человек с охотничьим ружьём вышел – один из поисковиков. Он с рацией был. Вызвал подмогу, напоил водой из фляжки, дал по сухарику пожевать. Сказал, что после нескольких дней голодания сразу много есть нельзя. Вскоре нас забрали и на вездеходе домой вывезли. Вот и вся история…

– Да, чуть не забыла. Уже много дней спустя мы узнали, что выстрелом, разбудившим нас, поисковик тот лося убил. Того самого, который все эти дни рядом с нами находился. Выходит, этот лось ценой своей жизни нам помог. Кабы не он, может, мы так и погибли в той тайге…

– Может быть… – повторил я за ней и вдруг едва не подскочил на стуле от внезапно пришедшей в голову догадки.

– Послушай, – взволнованно сказал я. – Ведь твоя история более чем необычная! Ты знаешь, что лось – это тотем рода Оненко?

– Честно говоря, нет, – призналась Марина. – А что это значит?

– Это значит, что лось, как гласит поверье, – животное-предок всех нанайцев по фамилии Оненко – твоей фамилии! Рядом с вами в те дни находился не просто лось, а дух-предок в облике лося. Возможно, он защитил тебя и твою маму от нападения хищников и других опасностей. А в последний момент подставил себя под выстрел, чтобы вы проснулись и криком обозначили своё присутствие. Мне кажется, что всё это было как-то предопределено.

– Ну, да, – недоверчиво протянула Марина, – ты ещё скажешь, что и заблудились мы не просто так, а по чьей-то злой воле?!

– Всë может быть, – ответил я. – Может быть всë, просто не все и не всегда готовы в это поверить.

– А ты – готов?

– Да, – почти с гордостью ответил я (кто бы мог знать, что очень скоро мне предстояло проверить на прочность это опрометчивое заявление!).

Между тем, время подошло к десяти часам вечера. Посетителей в кофейне становилось всё больше. Скоро свободных столиков почти не осталось. И в тот момент, когда мы уже собрались уходить, в зал вошли трое молодых людей, как говорят в милицейских сводках, славянской наружности. Судя по всему, они были изрядно навеселе и довольно агрессивно настроены. Один из парней, осмотрев помещение в поисках свободного места, направился в нашу сторону и грузно плюхнулся на оставшийся незанятым стул.

– Ну что, аборигены, – без предисловий начал хамить он. – Короче, покушали, катитесь отсюда. Дайте грубым[11] пацанам причалить.

В другой ситуации я, скорее всего, проигнорировал бы такие слова, чтобы не нарываться на ненужные мне неприятности. Тем более что в предикате абориген ничего оскорбительного нет, разве что интонация, с которой он был произнесён. К тому же, если кто-то, мягко говоря, неадекватен, да ещё ксенофоб и шовинист, то мои замечания на этот счёт вряд ли его исправят, а мне это может испортить не только настроение, но и внешность. Однако в тот вечер в присутствии Марины так поступить я не мог.

– Послушай, лоча, – бросил я ему с вызовом и продолжил тоном, более напряжённым, чем, может быть, стоило говорить в такой ситуации. – Аборигены такие же люди, как все остальные. И уйдём мы тогда, когда посчитаем нужным. Потерпи, пока место освободится.

– Щас ты, короче, у меня потерпишь, – слегка заплетая языком, ответил парень, кажется, даже немного протрезвевший от такой неожиданной для него наглости с моей стороны. – Ты что, крутой, да? А ну, пойдём, выйдем, бля. Мне тебе чё-то сказать надо!

Его интонация и туповатое выражение лица, характерные для людей от природы не очень умных, имеющих смутное представление о нормах поведения в общественных местах и к тому же во хмелю, явно не предвещали для меня ничего хорошего. Но не пойти я уже не мог. Потерять лицо в глазах Марины значило бы для меня в тот момент потерять её. Может быть, навсегда. Но как только я собрался встать, чтобы двинуться навстречу своему аутодафе, моя спутница обратилась к парню с неожиданно дружеским для такой ситуации тоном:

– О, привет. Ты меня не узнал, что ли?

Тот некоторое время напряжённо молчал, не в состоянии сразу переключиться со ссоры на мирный разговор, но затем всё же ответил, растягивая слова, словно жевательную резинку:

– Не-а. Чё-то не помню, короче…

– Ну, как же. Мы Новый год встречали в одной компании. Меня Мариной зовут.

– А, ну, да, – по-прежнему неуверенно полусогласился-полуусомнил-ся он. – Ты с Серёгой чё ли была?

– Точно, с Сергеем. Вспомнил, наконец, – повеселела Марина и, не давая парню опомниться, продолжила разговор. – Ну что, как у тебя дела? Работаешь или балду пинаешь?

– Да ничё, короче, – ответил тот, между делом косясь на меня и, видимо, соображая, стоит ли продолжать ссору вроде бы со знакомыми людьми. – Работаю в автосервисе на Станционной, гайки кручу. Те чё, Серёга-то не рассказывал?

– Да нет, мы после того Нового года всего и встречались пару раз.

– Ага, – обрадовался парень. – То-то он, короче, ничего о тебе не говорил, бля. Он щас, вроде, с Катькой тусуется. Чё, поругались что ли?

– Да, ну его, – отмахнулась Марина и как-то особенно по-деловому продолжила. – Ну, ладно. Засиделись мы тут, пойдем уже. А вы наши места занимайте.

– Спасибо, – участливо, возможно, неожиданно для самого себя ответил парень.

И уже когда мы оделись и шли к выходу, Марина вдруг обернулась и бросила ему в спину:

– Серёге от меня привет передавай.

– Угу, – непонятно чему обрадовался тот. – Пусть Катька нос не задирает, короче. А то: Серёжа – то, Серёжа – это! Фифа, бля!..

Когда за нами хлопнула входная дверь, и мы оказались на улице, я несколько озадаченно взглянул на Марину:

– Не ожидал, что у тебя есть такие знакомые. И что это за Сергей?

В последнюю фразу я попытался вложить малую толику ревности, естественно, не настоящей (на неё я ещё не имел права), а шутливо-претенциозной.

Марина вдруг прыснула смехом:

– А ты что, ничего не понял?!

– Нет, – ещё более озадаченно ответил я.

– Этого парня я, как и ты, видела в первый раз в жизни и, надеюсь, в последний. В отличие от вас, мужчин, которые все сложные ситуации готовы разрешать кулаками, я использовала два самых простых психологических приёма выхода из конфликтной ситуации: во-первых, переключение внимания агрессивного субъекта с объекта агрессии на нечто нейтральное, в данном случае – встречу Нового года; во-вторых, актуализацию реципрокных отношений.

– Это как? – недоумённо спросил я, на время утратив апломб будущего великого учёного, так характерный для иных аспирантов.

– Реципрокных, то есть, взаимных (партнёрских, дружеских, родственных). Согласись, ведь набить совершенно постороннего человека психологически проще, чем твоего знакомого или даже знакомого твоего знакомого? Здесь утрачивается такой важный элемент неспровоцированной агрессии, как анонимность: я его не знаю – он меня не знает. Я его набью, потешу свою пассионарность, и концы в воду! А если у нас есть общие знакомые, за это мне, возможно, придётся отвечать. А кому хочется отвечать? Никому, разве что кроме законченных негодяев. Да к тому же ещё я – девушка, если ты заметил. Большинство мужчин не способны или опасаются конфликтовать с женщинами (за исключением собственных жён, к сожалению), потому что их опыт подобного общения с представителями мужского пола оказывается здесь практически бесполезным.

– Откуда ты всё это знаешь? – спросил я, сражённый наповал такой тирадой.

– Так ведь я студентка психфака, или ты забыл?

– Да, точно… – протянул я и только теперь, наконец, понял, что, собственно, произошло в кофейне. – Ну, ты даёшь!

– Представляю, что подумает этот Сергей, когда приятель передаст ему от меня привет! – добавила Марина и вдруг начала неудержимо хохотать, возможно, выплёскивая в смехе то нервное напряжение, которое мы испытали некоторое время назад. Я, глядя на неё, засмеялся тоже. Так мы и стояли посреди улицы несколько минут напротив друг друга и заливались хохотом к немалому удивлению прохожих. Впрочем, прохожим, скорее всего, не было до нас никакого дела…

Заканчивался первый день нашего знакомства. Но в тот самый момент, когда я подумал, что больше ничего особенного сегодня не произойдет, открылась одна вещь, которая снова заставила нас рассмеяться. Теперь уже от удивления. Оказалось, что живём мы в одном и том же студенческом общежитии, только я – на втором этаже, в крыле, отведённом преподавателям и аспирантам, а Марина – на четвёртом, предоставленном девушкам (студенты мужского пола занимали часть второго и пятый этаж пятиэтажного корпуса, девушки – третий и четвёртый этажи, а на первом находились служебные помещения и проживал обслуживающий персонал). Мы уже несколько месяцев находились, практически, бок о бок и даже ни разу не встретились. А может быть, встречались, но не замечали друг друга! И были в этом отношении, можно сказать, жертвами урбанизации.

Не прошло и половины часа, как мы стояли напротив входа в наш, как оказалось, общий дом. Честно говоря, завершать этот вечер мне решительно не хотелось, но я просто не знал, что предпринять, чтобы хоть ненадолго продлить наше общение. Однако, как оказалось, эта идея посетила не только меня.

– Послушай, – спросила вдруг Марина. – У тебя случайно нет учебника или какой-нибудь литературы по психологии делового общения? Просто, у меня завтра семинар, а я совсем не готова.

– Вообще-то нет, – ответил я смущённо. – Психология, как ты заметила, это не мой профиль, – и быстро добавил. – Но я смогу тебе помочь. У меня через стенку живёт одна психологиня, у неё наверняка что-нибудь такое найдётся.

Мы поднялись на второй этаж, зашли в мою холостяцкую комнату (аспирантам в нашем университете пытаются создавать все возможности для занятий научным творчеством и для этого, в частности, предоставляют отдельное жильё). К счастью, в тот вечер уровень беспорядка в ней был не слишком вызывающим: как раз накануне я провёл генеральную чистку пыли и героическое мытьё полов. Даже тараканы при нашем появлении не прыснули, как обычно, в разные стороны, а, видимо, затаились где-то по щелям, либо были заняты какими-то другими неотложными делами. Не слушая возражений, я помог Марине снять куртку и усадил девушку за письменный стол.

– Сейчас схожу к соседке, узнаю насчёт литературы, а ты пока послушай музыку. Что предпочитаешь, поп, рок, хип-хоп, ретро? Может быть, классику?

– Я консервативна, – ответила Марина. – Люблю песни со смыслом. Вот, например, Машина времени у тебя есть? Только старые вещи.

– Найдётся, – ответил я, быстро отыскал нужный CD-диск и вставил в плеер. Минуту спустя зазвучал голос Андрея Макаревича. …Синей птицы уж след простыл… – с неподдельной печалью в голосе пропел он.

Тем временем я отправился на разведку к соседке. Её, на мое счастье, ещё не было дома, что позволяло на некоторое время легитимно продлить общение.

– Психологиня где-то гуляет. Придётся подождать, – заявил я, возвращаясь в комнату и безуспешно пытаясь скрыть радость в голосе. – Может быть, выпьем пока по чашке чая? Как ты предпочитаешь, с сахаром, вареньем или печеньями?

– Вообще-то, с колбасой, – иронично ответила Марина, принимая мою игру.

– Колбасы нет, – виновато ответил я. – Могу предложить сушки. Маленькие и очень твёрдые.

– Подойдут и сушки.

Наголодавшись за время долгой прогулки, мы начали дружно поедать неподатливые румяные кругляши из теста, время от времени размачивая их в сладком горячем чае. Я,