Мрак и свет надежды

Глава первая

1918 год

По дороге в Сибирь

Заунывный звук свистка разорвал полумрак. К величайшему облегчению пассажиров состав тронулся, еще несколько секунд вагоны сотрясала нервная дрожь, но постепенно и она осталась в прошлом. Поезд плавно набирал скорость, и пассажиры спального вагона начали наконец готовиться ко сну.

Павел посмотрел на родителей. По их лицам было видно, что отправление поезда принесло им облегчение, но ненадолго, потому что каждая стоянка вновь заставляла их нервничать: их судьба все еще висела на волоске.

В купе Олугиных царило молчание, все сидели на своих местах и, похоже, не спешили укладываться. Почти четыре часа они прождали отправления состава, по каким-то неведомым причинам застрявшего на станции Верещагино. Все это время многочисленные пассажиры в страхе ожидали появления вооруженных отрядов, которые могли снять с поезда любого.

Ветра-безнадеги гуляли по потрепанным землям Святой Руси. Павел Иванович Олугин размышлял о будущем своей семьи: смогут ли они, в надежде вновь зажить мирно и достойно, найти более дружелюбный край, чем тот, из которого они бежали.

Уставившись в окно, Павел смотрел куда-то вдаль, но не видел ничего, кроме бесформенных теней. В отражении на стекле он также мог наблюдать за своими попутчиками, тускло освещенными единственной мерцающей лампочкой. Казалось, не ровен час, и она совсем потухнет.

В таком неверном освещении силуэты сестер и родителей казались Павлу фантомами из некой параллельной вселенной. Елена, например, виделась ему полупрозрачным бестелесным призраком. В падавшем сверху свете черты ее лица выделялись излишне резко. Девочка сидела, развернувшись лицом к окну. Она заметила, что брат смотрит на нее, и, задержав на несколько мгновений взгляд на его отражении, грустно улыбнулась. Их прежняя жизнь осталась в прошлом. Навсегда. От нее не осталось ничего, кроме эфемерных воспоминаний.

В надежде приободрить сестру Павел улыбнулся в ответ. «Что же готовит им будущее? Неужели, — подумал Павел, — тот налет грусти, что заметил он в больших серых глазах сестры, никогда больше их не покинет? Неужели прежняя яркость ее светлых локонов больше не вернется?»

В шестнадцать лет совсем непросто покидать родную страну, оставляя, как Елена, всех друзей и не имея ни малейшей надежды когда-либо увидеть их вновь. Может быть, их младшей сестре будет немного проще. Обладательнице задорной улыбки, рыжеволосой Евгении, было всего четырнадцать, и ее поразительно живые, бледно-голубые с сиреневым отливом глаза почти не растеряли веселого блеска.

Павел надеялся, что в свои девятнадцать лет ему хватит духа и он сумеет поддержать своих родных в очень трудное для всех них время. Очевидно, что его отцу, Ивану Олеговичу, в пятьдесят пять будет весьма сложно найти работу, да еще и в чужой стране. Всю жизнь он прослужил на императорской почте, причем на достаточно высоких должностях, но, к сожалению, больше ничего не умел. Их мать, Екатерина Васильевна, полностью отдала себя воспитанию детей, поэтому Павел с большим трудом мог себе представить, что его матушка будет зарабатывать себе на жизнь, прибираясь в чужих домах. Она была женщиной совершенно иного круга. Свет снова задрожал, лампочка погасла, но через несколько мгновений загорелась снова. Павел сбился с мысли, но скоро опять погрузился в раздумья. «По крайней мере, — размышлял он про себя, — у нас есть одно преимущество: мы все хорошо говорим по-французски». Такова была традиция, господствовавшая во многих семействах Петрограда и его окрестностей. Однажды язык может нам пригодится. Ах, если бы они ехали во Францию! Именно в этом и состояла их главная проблема... Они направлялись в абсолютно противоположную сторону.

— Я с ног валюсь от усталости, — возвестила Екатерина Васильевна, — не заправить ли нам постели?

В соседних отделениях почти все уже улеглись, некоторые даже завесили вход в надежде хоть как-то отгородиться от других.

— Уже первый час, — сказал ее супруг, возвращая часы в нагрудный карман своего жилета, — нам всем следует отдохнуть. Завтра будет долгий день.

Дни сменялись нескончаемой монотонной чередой, казалось, что путешествие будет длиться вечно. На каждой остановке Олугины с любопытством разглядывали окрестности. Чаще всего на перронах не было никого, кроме крестьян, продававших за несколько копеек фрукты и овощи со своего огорода да рыбу, выловленную в соседнем пруду, иногда ломти сыру.

Несколько раз они с беспокойством замечали конных красноармейцев, мелькавших за ограждением станции, на которой стоял их состав, но, к вещему облегчению всех пассажиров, поезд, не задерживаясь, оправлялся дальше. Верховые были одеты неряшливо, головные уборы некоторых были увенчаны криво вырезанными красными звездами.

Хуже всех были, без сомнения, агенты ЧК, но разбойников с большой дороги следовало опасаться прежде всех прочих: ходили слухи, что они обчищали беглецов, забирая все драгоценности, которые те везли с собой на продажу, зачастую зашив их в подкладки.

Екатерина, впрочем, решила использовать другой способ перевозки. Она испекла простые с виду пирожки, но вместо начинки в некоторые их них она положила драгоценные камни и золотые или серебряные рубли. Сами Олугины с легкостью могли распознать пирожки с секретом, поскольку на них были выдавлены всего две пересекающиеся линии, а не четыре, как на обычных. Единственным недостатком такого тайника была его недолговечность — время от времени приходилось выпекать новую партию: через три дня пирожки засыхали до такого состояния, что их требовалось немедленно съесть. Но делать это следовало с особой осторожностью, ведь было бы весьма глупо проглотить аметист или рубин. Камни тихонько убирались в какой-нибудь карман, где и лежали до того времени, как снова стать начинкой. В составе эшелона шли несколько переоборудованных теплушек, где, помимо всего прочего, стояли печки, на которых можно было готовить. Если стоянка была достаточно долгой, Екатерина Васильевна и Лена пекли новые партии «ценных» пирожков. Иногда в теплушки можно было попасть и на перегонах, тогда женщины готовили прямо на ходу. Самое главное — как можно незаметнее поместить драгоценности в тесто.

Софрино, Хотьково, Струнино, Ростов, Ярославль, Данилов… Вокзал сменялся вокзалом, пробегавшие за окном версты исчислялись сотнями: поезд постепенно продвигался сквозь долины Урала. Около десяти дней назад семейство Олугиных покинуло Петроград. Уезжая с Николаевского вокзала (Сейчас — Московский вокзал в Санкт-Петербурге), они плакали.

Иван Олегович избрал Омск в качестве конечной точки путешествия. Ходили слухи, что именно в этот сибирский город стягивались силы союзников, сохранивших верность престолу. Там же совсем недавно было собрано Временное правительство. Иван втайне рассчитывал, что его знания и умения могут оказаться полезными в организации некого островка стабильности в самой, как ему казалось, глубинке России. Омск призван был стать своего рода оплотом, с которого могло однажды начаться освобождение русских земель от оков большевизма. Захватчикам не место на Святой Руси.

Прежде всего нужно было миновать Москву. Состав несколько раз останавливали. В Новгороде и Твери стояли долго, и пассажиры начинали ощутимо нервничать. Выбирая скромное дорожное платье, Иван Олегович надеялся сойти за мелкого провинциального торговца. Таким образом он рассчитывал избежать пристального внимания революционных инквизиторов. Но, к сожалению, в бегах он был не один. Скромный багаж далеко не всегда служил защитой от ненужных подозрений. Впрочем, до Москвы семья добралась без приключений. После двух суток томительного ожидания их поезд наконец отправился в сторону Урала.

Павел оделся студентом. Его старшая сестра больше всего походила на швею, а младшая — на ее помощницу.

Майский, Пермь, Кунгур… Где-то здесь кончалась Европа. Село Усть-Кишерть находилось уже в Азии.

На стоянке в Перми в вагон подсел молодой человек. Он устроился в соседнем купе и оказался весьма охотлив до разговоров. Он безостановочно перемещался по вагону, попеременно заговаривая то с одним, то с другим пассажиром. Когда проводница стала разносить чай, незнакомец бесцеремонно уселся рядом с Павлом, извлек из кармана фляжку с водкой, несколько стопок и предложил выпить.

Иван дал себя уговорить. Гостю их купе было где-то под тридцать. Короткая стрижка, очень бледные глаза, изожженное лицо со шрамом через всю щеку и улыбка, не способная осветить радостью лицо с навсегда отпечатавшейся горечью. Одетый как простой рабочий, он, тем не менее, производил впечатление человека образованного. Звали его Борис Иванович Огарев. Алкоголь развязал языки, разговор ладился, и вопросы становились все более настораживающими. Откуда вы едете? Чем торгуете? Это удивило Павла. Кроме того, было похоже, что Огарев всерьез заинтересовался Еленой. Несмотря на то что в дороге девушке нечасто приходилось заботиться о своем внешнем виде, она все еще сохранила привлекательность. Огарев не скупился на комплименты в ее адрес, попутно расспрашивая о ее знакомых и о родительском деле.

— Товарищ Огарев! — немого бесцеремонно прервал его Павел. — Мне кажется, что история нашей семьи не представляет большого интереса, в отличие от ситуации в стране. Вот в прошлом году в Петрограде было создано новое правительство. Самодержавие наконец было повержено! Нет ли у тебя каких-нибудь свежих новостей, а? Говорят, что тиран живет во дворце в Тобольске (А точнее, в доме губернатора).

Иван Олегович внимательно посмотрел на сына, в отцовском взгляде читалось недоверие. Сидящие рядом жена и дочери внимательно ждали продолжения.

Огарев ответил не сразу. Было похоже, что он колеблется. Он больше не был уверен, что имеет дело с обычными беглецами (а таких за последние недели он повидал немало), ему начало казаться, что перед ним люди, симпатизирующие делу революции.

— Если верить последним новостям, то старого царя перевезли с семьей в Екатеринбург, — произнес он наконец. — В Тобольске стало небезопасно. В той части Урала не слишком спокойно. За ним будет гораздо легче присматривать на границе с Сибирью.

Павел посмотрел Огареву в глаза. Врет? Похоже на то. Павел ничуть не сомневался, что тот сдаст их, если в поведении Олугиных обнаружиться хоть малейшая фальшь. Скрепя сердце, Павел удовлетворенно кивнул в ответ, сказав, что Романовы теперь должны жить так же, как при их царе жил простой народ. Огарев рассеянно согласился, собрал стопки и, кивнув на прощание, вышел из купе. Видно, ему захотелось сменить собеседников. Павел вздохнул с облегчением. По спине струйками стекал холодный пот. Очень уж этот Огарев походил на большевистского лазутчика, скорее всего, он агент ЧК. Можно было передохнуть, на какое-то время они усыпили его бдительность. Успокоившись, молодой человек занял место у окна и рассеянно посмотрел на проносившуюся мимо степь. Ей не было ни конца ни края. Его мысли уже были далеко, он погрузился в сладостную негу приятных воспоминаний. Улыбка тронула губы, когда перед его мысленным образом проплыли картинки беззаботного прошлого. Татьяна, Николай, Олег Иванович, Софья Андреевна, Григорий, Владимир — все друзья были в сборе. Сколько же они повидали вместе! Увидит ли он их снова? От этой мысли горечь сдавила сердце. Он словно вновь оказался в роскошном Павловском парке, где все началось, прогулялся по берегам Славянки, где спустя четыре года он встретил незабвенную всадницу, прикоснулся к граниту набережных Санкт-Петербурга, по которым друзья так любили прогуливаться в погожий денек или в ясные белые ночи.

Через три часа пути по азиатской части России поезд вдруг начал снижать скорость. Елена с ужасом посмотрела на Павла. Каждая остановка оборачивалась для нее настоящей пыткой.

Скрежетнули тормоза, и несколько пассажиров, так некстати оказавшихся на ногах, вынуждены были покрепче вцепиться в поручни. Где-то в кабине локомотива механик отпустил тормоза, и поезд по инерции покатился дальше. Снова торможение. И вот поезд уже медленно ползет мимо деревянного полустанка. Последний визг тормозов тонет в свисте выпускаемого воздуха, и поезд замирает перед зданием вокзала. Непримечательное сооружение из серого дерева могло похвастаться разве что неожиданно искусными резными наличниками на окнах. Надпись на фасаде извещала вновь прибывших, что они имели честь только что прибыть в поселок Васильевско-Шайтанский. Низкие тучи висели прямо над крышами. С одной стороны прямо за городом начиналась степь и уходила за горизонт, насколько хватало глаз. С другой стороны располагался довольно большой поселок, состоящий из нескольких грязных улиц с домами, окруженными опрятными палисадниками. Павла охватило уныние. По перрону ходили какие-то люди, в основном мужики да носильщики, таскавшие туда-сюда ящики и дорожные сумки и суетившиеся около багажных вагонов. Внезапно Павел увидел в толпе знакомое лицо. Это был Огарев. Он только что вышел из их вагона, ведя перед собой двух человек мещанского вида, тащивших свои пожитки. На выходе из вокзала их окружили несколько вооруженных красноармейцев.

Елена, провожавшая процессию взглядом, зажала рот рукой, сдерживая крик ужаса. Иван Олегович в бессилии покачал головой, а Павел размышлял о том, какая судьба была уготовлена тем двум несчастным.

Пронзительный звук свистка известил об отправлении поезда. Постепенно вагон наполнился нервным гулом, пассажиры принялись обсуждать случившееся на станции. Какая-то расчувствовавшаяся женщина принялась оплакивать ушедших, безостановочно крестясь. В полном смятении Павел подумал, что среди пассажиров могут быть другие Огаревы. Он поделился своей догадкой с отцом.

— В любом случае, нам не следует терять бдительности, — произнес Павел шепотом, обращаясь и к родителям, и к сестрам, ведь они не видели, остался ли тот самый Огарев на перроне или сел обратно в поезд.

Мало-помалу жизнь в поезде вернулась в свое обычное русло, если вынужденную дорожную праздность вообще можно считать жизнью. Елена вновь, вот уже в третий раз, погрузилась в чтение книги. Евгения пыталась что-то шить, а отец углубился в свой карманный ежедневник, в котором производил какие-то подсчеты. Мама задумчиво смотрела на степь и, казалось, постепенно погрузилась в глубокий гипноз. Убаюканный перестуком вагонных колес и очистив свой разум от лишних мыслей, Павел погрузился в дремоту, где вновь мог встретить друзей, с которыми отныне он был разлучен. В такие моменты он имел привычку вспоминать увлеченные беседы с Татьяной, случавшиеся регулярно до прошлого года. Друзья частенько сидели прямо на земле под защитой Павловского парка. Где сейчас Таня? Что с ней? Последнее время приходили сплошь тревожные вести. А Николай? Он был его самым лучшем другом, его заместителем в бытность командиром «Бобров». О нем не было слышно ничего. Павел знал, что тот собирался отправиться в Крым. В горький момент расставания друзья поклялись друг другу, что однажды они встретятся. Не важно, что уготовила им судьба, они обязательно встретятся. Место было определено сразу же: Франция, Ницца, Свято-Николаевский собор.

Глава вторая

1909 год

День, когда все началось

Смех эхом разносился по парку. Земля была устлана ковром из опавших листьев, а за редкими стволами кленов и берез виднелась залитая ярким солнцем поляна. На ней резвились дети. Наконец, они могли дышать полной грудью! Прочь, старый, зимний, застоявшийся за долгое время сидения взаперти воздух, на его смену пришел другой — свежий, весенний и