Граф Антонио

Глава 1. 

Смерть Роберта де Боргарда

bukv_Be есчисленны рассказы о подвигах графа Антонио в ту эпоху его жизни, когда он был изгнанником и скрывался в горах. Эти рассказы и легенды так многочисленны, что с каждым годом становится труднее различить, где истина и где вымысел, где группируются точные факты и где фантазия нашла себе свободу и украсила имя великого героя пышными и поэтическими цветами. Но не касаясь сомнительных и спорных фактов, попытаемся защитить память графа Антонио и объяснить, каким образом человек такого высокого происхождения отказался служить своему государю, презрел обязанности своего звания, перестал повиноваться законам своей страны и стал вести жизнь, которую находил честной и справедливой, но которую многие считали жизнью бунтовщика и бродяги. И однако же, несмотря на то, что его считали бунтовщиком, его имя до сих пор упоминается с любовью, и я сам, Амброс францисканец, тщательно собирая легенды про графа Антонио в архивах города и слушая многочисленные рассказы о нем от престарелых людей, научился любить этого человека. Таким образом, я решился, прежде чем настанет для меня время унести с собой в могилу все, что я знал и слышал, написать правдивую историю графа Антонио, чувствуя, в то же время, тайное желание оправдать его и защитить. Если мой рассказ не блещет литературными красотами, он все же заинтересует многих; юные любовники, я надеюсь, прочтут его с гордостью и печалью, а герцоги и принцы, если это не будет слишком тщеславной надеждой с моей стороны, найдут для себя в этих страницах полезное предостережение.

В десятый год правления герцога Валентина, владевшего городом Фирмолой со всеми ее территориями и подвластными городами, граф Антонио Монте Веллюто, в сопровождении своего юного кузена, которого он любил как брата, и которого за его маленький рост и юношескую веселость все звали уменьшительным именем Томмасино, вышел из своего дома, стоявшего на холме против главных городских ворот, и направился к дворцу герцога, намереваясь просить у его высочества позволения жениться на Люции. Эта девушка, имевшая тогда семнадцать лет от роду, любила Антонио, а он любил ее, и уже несколько месяцев они были помолвлены. Любовь этих молодых людей была так сильна и глубока, что до сих пор еще старики, подсмеиваясь над слишком влюбленной парочкой, говорят: Это Люция и Антонио!

Но так как Люция была сирота, а герцог был ее опекуном, Антонио считал своим долгом обратиться к его высочеству, и просить у него руки Люции, которую он, Антонио, страстно любил, и которой был достоин, как по богатству, так и по своему знатному и благородному имени. Но герцог Валентин, человек хитрый и лукавый, хорошо знавший натуру Антонио, и любовь к нему народа, нашел для себя невыгодным, с политической и государственной точки зрения, отдать Антонио невесту с таким богатым приданым, и решил выдать ее за своего фаворита, преданности которого едва ли можно было доверять, и которой исполнял для герцога многие темные и таинственные поручения. Таков был фаворит герцога, благородный Роберт де-Боргард, родом из Прованса, покинувший свою страну, где он был замешан в каком-то восстании, и поступивший на службу к герцогу, который относился к нему с величайшим доверием и расположением. Таким образом, когда Антонио изложил ему свою просьбу, герцог очень вежливо и с большими сожалениями отвечал ему, что рука Люции обещана Роберту и что его герцогское слово останется ненарушимым.

— Поэтому, забудь, мой добрый кузен Антонио, — продолжал герцог, — забудь свою любовь, как забывают другие юноши, а я со своей стороны постараюсь найти для тебя невесту такую же прекрасную, как Люция.

Но лицо Антонио вспыхнуло от гнева и он отвечал.

— Государь! Я люблю Люцию и она любит меня; я не женюсь на другой. Что же касается благородного Роберта, вашему высочеству известно, что Люция не любит его.

— Девичья любовь! — улыбнулся герцог. — Девичья любовь! Она непостоянна, как погода: то идет дождь, то сияет солнце, одно сменяет другое, мой милый Антонио.

— Но солнце сияет беспрерывно с тех пор, как она узнала меня, — возразил Антонио.

А Томмасино, стоявший тут же и также мало обращавший внимания на герцога, как и на охотничью собаку, которую он в это время гладил по голове, вмешался и сказал беспечно:

— Этот Роберт, государь, не такой человек, чтобы его могла полюбить хорошенькая девушка. Он неприятный малый.

— Благодарю за совет, Томмасино, — с улыбкой сказал герцог. — Однако, я люблю Роберта.

Томмасино только поднял брови и опять стал гладить собаку.

— Этого довольно, — закончил герцог. — Я дал слово, Антонио. Этого довольно.

— Да, этого довольно, — сказал Антонио и затем он и Томмасино, низко поклонившись герцогу, покинули его. Но едва только выйдя из кабинета герцога, Антонио положил руку на плечо Томмасино и сказал: — Это нехорошо, что она достанется Роберту.

— Очень нехорошо, — подтвердил Томмасино.

После этого они молча направились к городским воротам, и, все продолжая хранить молчание, взобрались на крутой холм, где стоял дом Антонио.

А герцог, между тем, позвал к себе в кабинет Роберта де-Боргарда и сказал ему:

— Если ты умен, друг Роберт, трава не успеет вырасти очень высоко до твоей свадьбы. Этот Антонио возражал мне не особенно много; но я энаю, что он не любит тратить слов, а предпочитает действовать.

— Если бы Люция была также влюблена, как я, дело окончилось бы очень скоро, — отвечал Роберт со смехом. — Но она плачет и ненавидит меня и тоскует без Антонио.

— Она утешится после свадьбы, — возразил герцог. — Но смотри за нею хорошенько, Роберт; поставь возле нее стражу из своих людей. Я знал одну невесту, которая успела убежать накануне свадьбы.

— Он не может пробраться к ней! — воскликнул Роберт. — Вокруг ее дома стоят копьеносцы, она не может выйти из дома так, чтобы стража не знала об этом.

— Это хорошо, — сказал герцог. — Однако, не теряй времени. Графы Монте Веллюто всегда отличались непреклонностью.

Если бы Люция была также надменна и сильна душой, как ее возлюбленный, она отказалась бы выйти замуж за Роберта де-Боргарда. Но она была робка и боязлива. Оставаясь наедине с Антонио, она прижималась к нему в страхе, как ребенок, и казалась ему еще милее за свою слабость и нерешительность. Но когда ему запретили видеться с ней, она не смела идти против воли герцога и раздражать его непослушанием.

Таким образом, за неделю до того дня, когда герцог назначил ее свадьбу, она написала к Антонио, чтобы он оставил напрасные надежды и постарался забыть свою несчастную возлюбленную.

— Она не достанется Роберту, — сказал Антонио, спрятав письмо за пояс.

— Так надо спешить, — заметил Томмасино.

Они прогуливались вдвоем на террасе перед домом Антонио, с которой был виден город, лежавший на том берегу реки.

Антонио бросил взгляд на реку и на стену, ограждавшую сад герцога, который спускался к реке.

За стенок виднелись пышные деревья, зеленели кустарники, пестрели яркие цветы, река сияла на солнце.

— Странно, — произнес Антонио в задумчивости, — что из-за какой-нибудь любви к девушке, этот мир, озаренный солнцем Всемогущего Создателя, теряет для нас всю свою прелесть, и становится мрачным, как ночь. Но если уж это так случилось, Томмасино, человек должен поступать как подобает мужчине, и он будет жалким трусом, если допустит, чтобы другой взял себе его возлюбленную.

— И еще такой негодяй и разбойник, как этот Роберт, — добавил Томмасино.

Когда они пообедали и стал надвигаться вечер, Антонио приказал оседлать двух лучших лошадей из его конюшни — хотя выбор был невелик, потому что Антонио не был так богат, как этого требовал его высокий титул — и оба друга поскакали вниз, с холма, по направлению к городу. И в то время, когда они ехали, Антонио не раз повертывался в седле и долгим взглядом смотрел на свой старый серый дом, на круглую башню и узкие ворота.

— Зачем смотреть назад, а не вперед? — спросил Томмасино.

— Я предчувствую, — отвечал Антонио, — что не скоро придется мне снова проезжать под воротами своего дома. Будь у меня какая-нибудь надежда образумить тебя, Томмасино, я приказал бы тебе вернуться назад и предоставить мне одному исполнить свое предприятие.

Но Томмасино только засмеялся, в ответ пришпорил лошадь, и откинул назад волосы, которые были темные, между тем как волосы Антонио были золотистые.

Они миновали и мост и городские ворота и, переехав большую площадь, остановились у дверей дома Люции, который стоял против дома герцога. Здесь Антонио сошел с лошади, передал поводья в руки Томмасино, и приказал слугам доложить о себе Люции. Среди прислуги послышалось движение и шепот и, наконец, старый человек, самый главный среди них, вышел вперед и сказал:

— Простите, сударь, но нам приказано не допускать вас к госпоже Люции, — и он махнул рукою в ту сторону, где у входа толпились копьеносцы и Антонио видел, как их копья сверкали в лучах заходящего солнца.

Между тем вокруг Антонио стали собираться горожане и молодые ремесленники, все с дубинами в руках; этот простой народ любил Антонио за его пиры, за его силу и за его щедрые подаяния бедным, и догадываясь, зачем теперь Антонио приехал в город, один из них подошел к нему и сказал:

— Здесь есть такие, которые последуют за вами, если вы намерены войти в этот дом, — и глаза доброго малого сверкнули, потому что горожане сильно враждовали с копьеносцами и готовы были при первом случае пустить в ход свои дубины.

С минуту граф Антонио колебался. Народ все теснее и теснее толпился вокруг него, и Томмасино, обратив на него вопросительный взгляд, взялся за шпагу. Но Антонио не хотел, чтобы кровь людей, у которых были матери, жены и невесты, проливалась из-за него и он поднял руку, запрещая им двигаться.

— Я не питаю никакой злобы к копьеносцам, — сказал он, — и мы не должны сражаться с преданными слугами его высочества.

Лица горожан вытянулись от разочарования. Один Томмасино тихонько засмеялся, угадывая в этом спокойствии Антонио признаки надвигающейся грозы. Никогда не был граф более опасен, как в те минуты, когда становился тих и спокоен.

— Но, — продолжал Антонио, — я очень хотел бы видеть госпожу Люцию. — С этими словами он вступил в портик, сделав знак Томмасино оставаться на своем месте; но юноша не послушался приказа, и спрыгнул с лошади, подбежал к кузену и стал возле него плечом к плечу.

Таким образом они стояли перед копьеносцами, когда внезапно стража раздвинулась на обе стороны и показался сам Роберт де-Боргард. Слегка вздрогнув при виде Антонио, он однако вежливо поклонился, обнажив голову, и Антонио с Томмасино отвечали ему тем же.

— Что вам угодно? — спросил Роберт.

— То, о чем я не спрашиваю у вас, — отвечал Антонио и сделал шаг вперед.

Роберт схватился за саблю, и они готовы были сражаться. Но среди стражи появился еще человек с грозно поднятой рукой. То был сам герцог. Он взглянул на Антонио с мрачной улыбкой, и Антонио покраснел от гнева.

— Вы ищете меня, Антонио? — спросил герцог.

— Нет, ваше высочество, я ищу свою нареченную жену, — отвечал Антонио.

Герцог Валентин еще продолжал улыбаться. Приблизившись к Антонио, он взял его под руку и сказал самым дружеским тоном:

— Пойдем со мной во дворец и побеседуем об этом.

Антонио, видя перед собой только два выхода, или послушания или открытого бунта против герцога, нахмурившись, последовал за своим повелителем, который держал его под руку, между тем как Роберт шел по другую сторону герцога, а Томмасино вел позади лошадей. Но в то время, как они переходили площадь, из дома Люции послышался внезапный крик и в открытом окне показалось бледное и заплаканное лицо девушки. Антонио вздрогнул; но герцог крепче прижал его руку и Антонио молча продолжал идти.

У дворцовых ворот слуга принял лошадей от Томмасино, и герцог в сопровождении своих гостей прошел через огромную залу и через кабинет прямо в сад. Здесь герцог сел в тени садовой стены, близ рыбного садка, и, внезапно повернувшись к Антонио, сурово сказал ему:

— Я казнил людей смертью за меньшую вину, чем твоя.

— Тогда за каждого из этих людей вы дадите ответ Богу, — не менее сурово проговорил Антонио.

— Ты ослушался моих приказаний перед лицом всего города, — продолжал герцог тихим и злобным тоном. — Если ты еще раз будешь пытаться видеть эту девушку, я даю тебе слово, что повешу на городских воротах. Предостерегаю тебя, в первый и единственный раз. Берегись! Второго предостережения не будет.

Герцог замолчал и не сводил с Антонио гневного взгляда; а Роберт, стоявший возле своего повелителя, казался более раздраженным. Но Антонио продолжал молчать, и рука его лежала на плече Томмасино.

— Мои предки служили вашим предкам и умирали за них, — сказал он, наконец. — Что сделал этот дворянин для вашего герцогства?

Тут Роберт неожиданно вмешался и сказал с насмешкой:

— Он готов наказать дерзкого бунтовщика, поступающего против воли его высочества.

Антонио, казалось, не слышал его; он продолжал стоять, устремив твердый взгляд на лицо герцога, и стараясь угадать действие своих слов. Но Томмасино услышал; однако он не сказал ни слова, но только снял перчатку с левой руки, и, небрежно держа ее в пальцах правой руки, посматривал то на перчатку, то на Роберта, то снова на перчатку.

— Жаль, что его высочество присутствует здесь, — с улыбкой сказал он Роберту.

— Придержи свой язык, мальчик, — отвечал Роберт, — или герцог накажет тебя хлыстом.

Юноши не терпят насмешек над своей молодостью.

— Мне надо сказать только вот что! — крикнул Томмасино, и, не заботясь далее о присутствии герцога, кинул прямо в лицо Роберту свою тяжелую перчатку с раструбами, а затем, отступив на один шаг, выхватил шпагу из ножен. Тогда Антонио понял, что жребий брошен, потому что герцог никогда не простит Томмасино за то, что он оскорбил его фаворита и осмелился обнажить шпагу в присутствии его высочества. Антонио также выхватил шпагу, и оба друга стояли таким образом перед герцогом и Робертом. Но это продолжалось только мгновение; Роберт, который не был труслив, кинулся на Томмасино с обнаженной шпагой. Антонио, предоставив кузену защищаться самому, почтительно поклонился герцогу и прежде чем герцог успел пошевелиться, приставил острие своей шпаги к его груди.

— Я не осмелюсь ранить ваше высочество, — сказал он, — но им не надо мешать.

— Вы нападаете на меня врасплох! — крикнул герцог.

— Если вы поклянетесь, государь, не призывать стражу, я вложу шпагу в ножны; или вынимайте свою, если вам угодно удостоить меня честью скрестить со мной оружие.

Место, где они находились, было скрыто от дворцовых окон, но герцог надеялся, что звон оружия привлечет стражу. Поэтому, не желая сражаться с Антонио (так как герцог Валентин был политик, а не воин), он остался неподвижным и ничего не отвечал. Томмасино и Роберт начали поединок; Роберт яростно устремился на Томмасино, а Томмасино так хладнокровно отражал его удары, как будто они сражались ради забавы в фехтовальной школе. Томмасино, по свойственному ему легкомыслию, и не думал о том, что каждую минуту могла явиться стража. И Антонио тоже упустил из виду эту опасность, когда сказал герцогу:

— Мальчик убьет его, государь. Он искуснее меня владеет шпагой и у него изумительно быстрая рука.

Тогда герцог принял решение такое смелое, что от него отказались бы и более храбрые люди, если вспомнить, что Антонио держал шпагу приставленной к груди герцога. В поступке герцога было много истинного мужества, хотя источником этого мужества была хитрость и проницательность дипломата. Таким образом, чувствуя конец шпаги на своей груди и устремив на Антонио спокойный взгляд, герцог крикнул во весь голос:

— Помогите! Помогите! Измена!

Антонио поднял шпагу для удара; герцог не двигался с места; тогда Антонио, быстрый как молния, засмеялся, поклонился герцогу, и кинувшись между противниками, одним ударом выбил их шпаги. Сражавшиеся остановились в смущении; Антонио вложил шпагу в ножны, и в то время как Роберт не успел еще опомниться, схватил его поперек тела, и с силой швырнул его далеко от себя, так что Роберт полетел прямо в пруд. Тогда схватив Томмасино за руку, он бросился бежать с ним через дворцовую залу. Герцог вскочил с места, громко крича: Измена! Измена! Но Антонио