"Полдень". Выпуск 3

Содержание

Идеи и фантазии

Артем Белоглазов «ДОЛГОЕ ПОГРУЖЕНИЕ». Повесть

Федор Береснев «ПРЕДВЫБОРНЫЙ РАЗВОД». Рассказ

Юстина Южная «ВИЗАЖИСТ». Рассказ

Сергей Игнатьев «ВИНО ИЗ ЧЕРНОПЛОДКИ». Рассказ

Тимур Алиев «ДАЛЕКО ОТ ИНДИИ». Повесть

Сергей Карлик «ОБЩЕСТВО». Рассказ

Вадим Картушов «ВАША ЧЕСТЬ, ВЫ ПОЗВОЛИТЕ МНЕ ВЗЯТЬ СЛОВО?» Рассказ

Евгений Акуленко «НЕМОБИЛЬНЫЙ ТЕЛЕФОН». Рассказ

Личности и размышления

Станислав Бескаравайный «ТОРГОВЛЯ МЕЖДУ МИРАМИ И ЕЕ УНИВЕРСАЛЬНАЯ ФОРМУЛА» 

Константин Фрумкин «В ОЖИДАНИИ БИОТЕХНОЛОГИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ» 

Артем Белоглазов

ДОЛГОЕ ПОГРУЖЕНИЕ

– Хосподя, – Джей расплывается в улыбке, – белый.

Наклонившись, аккуратно срезает гриб и отправляет в корзину, к рыжикам. В корзинах у нас только рыжики и маслята, больше ничего не попадалось. Битый час бродим по лесу, а дно корзин едва прикрыто; и вот – удача. Крепкий, с толстой ножкой – шляпка размером с кулак – боровичок.

– Ну, сейчас пойдут, сейчас. – Роквелл носком ботинка ворошит хвою. – Где один, там и второй. Набрели, значит, на поляну.

– Э-э? – недоумевает Ян. Оборачивается. Смотрит на Джея, смотрит на меня.

Вокруг высятся сосны. Рыжевато-коричневые, с прямыми мощными стволами, будто великаны из сказок. Мне, с моей неправильной осанкой, аж завидно. В старину из таких мачты делали, на парусных судах. То есть очень давно. Верхушки сосен покачиваются, норовя зацепить румяный желтый колобок, который удрал от бабки прямиком в небо. Стрекочут птицы.

Роквелл не отвечает, он занят – бормочет под нос: «Вот вы где, родимые».

Ян Ковальски озирается – никакой поляны нет и в помине. Я пожимаю плечами: мол, ну да, нет. Это Джей так выразился. Нахватался от русских: те любое понятие могут обозначить другим, близким по смыслу, или далеким. Как, например, я. Роквелл частенько заливает новым знакомым, что родом из Гарлема, то есть, не он – прадеды, а уж они-то были чуть ли не соратниками самого Мартина Кинга. Сочиняет от души. Как ни странно, ему верят. При маломальском проступке Джей оправдывается тяжелой наследственностью. Обычно к нему снисходят. Проступки Джей совершает не так уж редко, но умело отбрехивается.

– Не зевай, – советую Яну и присоединяюсь к пыхтящему от усердия Джею.

Корзина быстро наполняется. Собирать белые грибы одно удовольствие.

До Ковальски, наконец, доходит, что к чему и при чём здесь «поляна». Он раскрывает складной нож и следует моему примеру. От низины, где в тени невысоких елей группками росли рыжики и вилась мошкара, мы поднимаемся по склону – к свету и солнцу. И оказываемся вознаграждены за старания.

Сосны как настоящие, от них пахнет, на чешуйках коры видны смоляные потёки. Вниз по стволу спешит муравей, что-то тащит. Я, присев на корточки, разгребаю хвою, выискивая бурые шляпки. Хвоинки колют ладони. Под штанину забрался кто-то мелкий, кусачий и настырно лезет к колену; хлопаю себя по ноге, насекомое успокаивается. Спину припекает, по затылку щекотно сползает капелька пота. Солнце перевалило за полдень, жарко.

Ковальски азартно размахивает ножом, грибы так и летят в корзину.

– Holy[1] Белые! – Джей скалит зубы, его корзина полна. От возбуждения он машинально перескакивает на английский и обратно. – С лучком пожарю, с картошечкой», – перечисляет Джей; гримасничает, мечтательно закатив глаза, показывает – насколько вкусно получится.

Дразнит Ковальски?

Ян картошку употребляет редко и старается пропихнуть в меню что-нибудь квашеное, кислое. Вчера уши прожужжал польским бигосом – с мясом, грибами и, разумеется, капустой. А если мы бигос не хотим, пусть будут пироги с той же начинкой или голубцы, или… Сошлись на борще, большинством голосов. Джей от борща отказался по причине нелюбви к свёкле. Теперь отыгрывается на Яне: с утра эдак почтительно паном величал, затем про картошку вспомнил.

Вдруг Роквелл вскрикивает и, запустив пятерню в курчавые волосы, начинает яростно чесаться. Похоже, словил кого-то кусачего, еще кусачей, чем у меня.

– Майк! – Роквелл корчит страшное лицо. – Клещ! Энцефалитный!

Ковальски замирает, втягивает голову в плечи. Смотрит на меня, смотрит на Джея. Чистая комедия: детина под два метра ростом испуганно, аж веснушки побледнели, не сводит глаз с шутника.

– Весной, – я снимаю кепку, обмахиваюсь, – энцефалитные. Врёт он.

Ян страдальчески кривит уголок рта; нож в веснушчатой руке подрагивает. Не швырнул бы в Роквелла. Фобия у человека, тут не до шуток.

Джей прыскает со смеху. Морда довольная, как у кота, стибрившего рыбку из кукана.

Ян моргает, он боится клещей.

«Купился, Янчик», – думаю я. «Купился…» – понимает Ян. «Купился!» – ликует Джей.

Это называется психологическая разгрузка.

* * *

Лопухнулся не только Ковальски, но и Роквелл, и я. Окружение чертовски реальное: лес, грибы, насекомые, птичий гомон, солнце, поддувающий временами ветер, невесомые облачка на горизонте… Джей, я и Ковальски до того забылись, что перестали критически воспринимать действительность. Роквелл поддел Яна мнимыми клещами, я на полном серьезе пояснил, что летом клещи не опасны, а струхнувший Ян обиделся. На кой обижаться, если нет ни клещей, ни соснового леса, ни «поляны» белых грибов?

Есть болтающаяся на полпути к Ганимеду разведстанция. Болтаемся мы, как килька в банке, с полмесяца, безнадежно уклоняясь от заданной траектории. Виной тому сбой двигателей и системы управления, из-за чего корабль не успел набрать расчётную скорость. Поначалу летели: законы инерции никто не отменял, затем шкандыбали, потом навигационная и управляющая электроника бортового комплекса накрылась вчистую. По неизвестным причинам. Следом накрылись резервные схемы. А без электроники и стабилизирующим двигателем не шевельнёшь; ни тебе курс скорректировать, ни силу тяжести повысить.

Связь отказала раньше, так что шкандыбали без связи, в замогильном радио- и видеомолчании, которое, безобразно ругаясь, нарушал штурман-радист Ковальски, пока не впал в депрессию и не заткнулся. Я как командир права хандрить не имел, да и остальные не имели. Ян просто сорвался, пытаясь докопаться до подоплёки обрыва связи при внешне нормальной работоспособности приёмо-передающих устройств. Джейкоб тоже не радовался: ходил с кислой миной, плевался. Док шепнул мне, что застукал, как Джей тайком молится духам Лоа, то есть, практикует Вуду. Я напомнил доку про тяжелую наследственность бортинженера и заметил, что психические отклонения – епархия доктора, а не моя. Но Роквелла вызвал и учинил суровый разнос, внушив мысль о категорической недопустимости подобной дьявольщины. И чтоб никакого шаманства, астронавт Джейкоб Натан Роквелл, предупредил я напоследок. Джей надулся: не нравится ему, когда его называют полным именем.

Перед полётом я тоже был вызван на ковёр к начальству; мне рекомендовали прислушиваться к мнению доктора Уильяма Лазарда и предупредили, что риск велик, а шанс вернуться, соответственно, – нет. Блюдя формальности, спросили: Рюмин, хотите отказаться? Я сказал, что не хочу. Иного ответа они не ждали. Я, Ковальски и Роквелл сильно задолжали NASA[2], ESA[3] и Роскосмосу. Лазард шел по отдельной статье – Земля, наоборот, задолжала ему и открещивалась от блудного сына как могла. Вопрос стоял так: либо мы вообще никуда не летим и до конца дней горбатимся за свои грёбаные долги, где прикажут, либо возвращаемся героями.

Естественно, мы выбрали второе. Поэтому на Земле вряд ли обеспокоились нашим исчезновением: вероятность успешного исхода экспедиции стремилась к нулю. «Это билет в один конец», – сказал Уильям за минуту до старта. «Не каркай, док», – пробурчал Ковальски и сморщился: перегрузка вдавила его в кресло. Лунная база «Orbiter-XIV» выстрелила кораблик из пусковой установки, и мы, словно спринтеры, рванули к заветной финишной ленте – Юпитеру и его спутникам.

Наша жизнь и здоровье командование не очень-то волновали; нас, поди, списали в допустимые потери Солнечной космической программы еще на стадии переговоров: Земля получила от чужих, что хотела. Командование интересовал Ганимед. Мы, расходный материал программы, отрабатывали их интерес в меру сил. К случившейся подлянке никто не был готов; хотя не факт, что это подлянка. Не сдохли, и то хлеб. Автоматика станции, приборы, энергопитание, противометеорная защита, часть вычислительных и аварийных систем, не относящихся напрямую к маневрированию, а также – ура!.. или, увы?.. – жизнеобеспечение продолжали функционировать. Лететь оставалось порядочно, но корабль не летел и даже не ковылял, а «едва шевелил плавниками» – как выразился бортинженер Роквелл. Сроки путешествия вгоняли в отчаяние.

Изрядно охренев от безделья и осознания неминуемой жопы, члены экипажа слонялись по отсекам и грызлись друг с другом почём зря. В роли миротворца выступал док; задираться с ним опасались. Джей и Ян вскоре подсели на вирт с пальбой, сексом и мордобоем в ассортименте, часами пропадая в нейробоксах. Вразумления не помогали. Уильям, понаблюдав за ними, высказался в том плане, что релаксация от игр никудышная, и предложил заменить дурное пристрастие «долгим погружением». Народ воспротивился: погружение в цифровые пучины виртуальности – на сленге «нырок» – было разработано китайцами на основе полулегальных инопланетных технологий. Официально разрешенная к использованию версия мало отличалась от стандартного вирта. Неофициальная же…

Пришедший из Гонконга, широко разрекламированный и подхваченный на ура офисными бездельниками, нырок быстро растерял приверженцев. Его обсуждали взахлеб и замалчивали, приравнивали к наркотикам и, наоборот, призывали лечить им наркозависимость, проклинали и благословляли. Говорили разное, чаще плохое – и мрут, мол, и болеют, и член не стоит, и бабы делаются фригидны, а уж с психикой вовсе беда. Может, врали, может, нет. Как известно, дыма без огня… «Всё будет тип-топ, – сказал док. – Ручаюсь». И мы присмирели.

Параметры погружения Лазард настраивал сам. Тонкая работа, почти ювелирная; не каждый умелец возьмётся. При кривой настройке когнитивный диссонанс гарантирован. Оттого и не прижился нырок в индустрии развлечений, оттого и злословили ушибленные психической травмой геймеры. Мы трое ни разу не погружались: не возникало потребности. Так что мандраж пробирал, но и вера в дока – присутствовала.

«Ну что, подопытные, – сообщил он через сутки, – располагайтесь», – и махнул на заполненные контактным нейрогелем боксы. Переоборудовать их при должной сноровке труда не составило. «А ты?» – спросил Роквелл. «При погружении нужен координатор, – назидательно ответил Уильям, проверяя крепление фиксаторов. – Не знал?» Из-за недостатка места боксы стояли вертикально; надежность креплений решала массу проблем, от растяжения связок до частичной утраты контакта. «Зачем? – удивился Роквелл. – Программа ж задана». «Уймешься ты или нет?» – чуть не рявкнул я, но Джей примолк и, первым задраив гермокрышку, сосредоточенно «влипал» в прозрачный гель, что было нелегко. «По техбезу положено, чтоб исключить нештатные ситуации», – нуднейшим голосом пояснил док. Техбез Роквелл чтил.

Нырнули мы раз, нырнули два… втянулись. «Обалденно!» – выразил общее восхищение Ковальски, побывав на краю Гранд-Каньона. И мы, перестав собачиться, продолжили. Спустя неделю эйфория прошла; нам бы чего попроще, сказали мы доку. Возвышенное угнетает, объелись. Об ощущении запредельности бытия, о потустороннем, чуждом холодке, веющем от виртуала, никто не заикнулся. Это выяснилось позже.

Лазард усмехнулся: проще так проще; ему всё равно, какую «картинку» рисовать. Для начала виртуально заглянули к доку в гости, жаль, без самого дока. За домом не присматривают: Лазард разведён, детей у него нет, тётка и двоюродный брат живут где-то на севере. Пропустив по стаканчику, отправились на берег Ред-Ривер – любоваться закатом. Бутылка виски превратила нас в эстетов.

Дальше, по просьбе Яна расслабились в русской бане: исхлестав себя вениками, выбегали из парной прямо в сугроб. Черная рожа Роквелла на белом снегу развеселила всех до икоты. Сегодня собирали грибы; точь-в-точь брянский лес, как я помню. Секрета нет: Лазард аккуратно перенёс мои воспоминания в вирт.

* * *

В дрейфе заняться особо нечем; будни, унылые и бессодержательные, тянутся вереницей, но мы боремся. Для экипажа обязательны: интенсивная физическая нагрузка и отработка стандартных задач, из рутины – поддержание порядка на корабле. По рекомендации доктора скрашиваем будни вылазками в «мир». Завтра на рыбалку пойдем, послезавтра – на охоту. На очереди выезд на лошадях, подъём в горы, морской круиз и так далее, пока фантазия не иссякнет. Когда иссякнет, можно перетасовать – грибы с морем, лошадей с рыбалкой – и до бесконечности. По утверждению дока Уильяма, куда полезнее, чем гонки по бездорожью, отстрел ботов в мрачных лабиринтах или галактические войны за господство вида homo sapiens. Профукали мы своё господство. Предки профукали, а мы – разгребаем.

Ну и ладушки, ну и молодца. На кой слабакам власть? Вот рыбалка – это да, рыбалку мы уважаем. Окунь хорошо на червяка берёт, накопаем червей. Поймаем окуньков, притащим – док запечёт или рыбные котлеты сварганит. По уверениям Лазарда, между активным отдыхом и нашей жизнью на станции должна быть тесная взаимосвязь. Тогда виртуальные прогулки, особенно на природе, станут восприниматься более настоящими, что благоприятно отразится на психике и поэтому… «Жрать синтетику, замаскированную под рыбные котлеты, будет не так отвратительно», – с ухмылкой перебивает Роквелл. «Да пошел ты», – говорит док. И уходит. Что, на мой взгляд, совершенно нелогично.

В виртуалке Джей ведёт себя мягче. И Ковальски. И я.

В виртуалке мы другие.

А док не ведёт, ему без надобности. У дока аномальная хрень в башке – чужие ставили; среди астронавтов каждый десятый в курсе. Знают, молчат, боятся. Ну, порой варежку разевают, не без того. Шепотки, пересуды. Как Лазард с этим живёт? Я б свихнулся.

Информация под грифом «сов. секретно» доступна единицам, но что знают двое, знает и свинья. Подобно ручью, торящему по весне дорогу, информация устремляется в любую брешь и ускользает песком сквозь пальцы. Впрочем, док о собственном прошлом не распространяется, нельзя – бумаги подписывал. С грозными печатями грозных ведомств, о которых обыкновенные смертные ни сном ни духом. Запрета на виртуалку в бумагах, полагаю, нет. Но док туда ни ногой.

Ныряем втроём; появилась безумная идея, цель прежняя – Ганимед. Или мы вернемся героями, или… Помирать зазря не хочется: вперед толкает не жажда славы, нет – банальный страх. Уильям обеспечивает погружение.

«Мимо кассы», – зубоскалит Роквелл насчёт дока. Виртуальная граница разделяет экипаж: ведь доктор не совсем человек, не homo sapiens. Хотя у нас немало общего, например, говорим на общем языке, и это не эсперанто, придуманный соотечественником Яна в конце девятнадцатого века. Общий язык не учат, им пользуются. Загружают лексику, произношение, синтаксис, подрубают всё к речевому аппарату и речевому центру мозга. Пара дней наблюдения у специалистов, и – если не возникнут осложнения – шпаришь как по нотам. Дорого, надёжно, эффективно. А главное – практично.

Дороговизна никого не волнует. Оплачено. Надёжность? – хватит за глаза. Вдобавок технологии чужих не хухры-мухры.

«А какие они, чужие?» – спросил однажды Ян у доктора. Бытовало мнение, что док лично сталкивался с инопланетниками. Зелёных-то многие видали, но «чурки», как их зовут по-простому, не alien sapiens, так – подобия, вроде биороботов. «Добрые, – ответил Лазард, криво щурясь. – За спасибо, считай, залатали». Я подслушивать не хотел, мимо шёл; от спокойного тона доктора свело скулы. В отличие от Ковальски я бы спрашивать не рискнул: здоровье-то не казённое, мало ли – обидишь невзначай, а тебе физиономию отрихтуют. Да и некрасиво эту тему поднимать.

По слухам док был немножко мёртв, когда зелёные решили его починить. Ну как мёртв? – разлагался уже. Чурки иногда здорово тупят: то ли системный сбой, то ли локальный глюк, трудно судить – мы в их поступках разбираемся, как свиньи в классической музыке. Сплошной черный ящик. Переусердствовали чурки, воскресили нашего Лазаря. А хозяевам зелёных упокоить дока обратно этика не позволила, или что там у чужих вместо этики. Транспорт и людей они, гады, если потребуется, на раз жгут. Ладно, не они, подручные, суть не меняется. И вдруг – стоп машина, полный назад. Со всевозможными извинениями дока вернули в лоно «благодарного» человечества. Отдарились сверх того крупной, сразу засекреченной технологией. Объединенное правительство не растерялось и в ужасе от собственной наглости выбило-таки у чужих в бессрочное пользование вторую половину Солнечной системы, на которую Земля давно и безуспешно претендовала. Уильяму Лазарду за бесспорные громадные заслуги вручили орден Знамени первой степени, почётного гражданина и внушительный объем материальных благ. С планеты от греха, понятно, выпроводили: кто знает, что новоявленному homo monstrum в черепную коробку стрельнет? Через полгода выпроводили и с Луны, вместе с нами. Так что я был отчасти осведомлен, чего и куда случилось с доком, и по какой причине.

По этой самой причине нас и отправили к Ганимеду, где располагалась единственная стационарная база чужих, покинутая, правда, лет надцать назад. Точными сведениями никто не владел. По данным разведзондов серии «Jupiter» база фактически закуклилась, и люди могли до посинения ломать мозги, пытаясь проникнуть внутрь. Командование рассчитывало на то, что Лазард с инородной заплаткой в башке имеет шанс откупорить «сейф». Может, чужая автоматика признает дока за своего.

«Распотрошим ящик Пандоры!» – хохмил Роквелл. Вначале шутка забавляла, затем пугала, после надоела до оскомины. Мы хором советовали Джею заткнуться. Когда заглохли маршевые двигатели, Ян возжелал набить Роквеллу морду – дескать, накликал. Двигатели доконали Яна хуже прервавшейся связи. Он орал, что глохнуть ничего не должно, что это бред собачий, что ему, штурману Ковальски, вовек не отмыться от позора, и будь он японским самураем, а не поляком из ESA, то немедленно совершил бы сэппуку.

Принцип движения корабля основывался на фотонном излучении; подозреваю, столь выдающийся технологический прорыв прорывом не являлся и был «приданым» дока. Иначе фотонный двигатель так бы и остался гипотетическим, и люди бы только мечтали о межпланетных перелетах не внутри, а за поясом астероидов, куда нас в двадцатом веке не пускали несовершенные технологии, а в двадцать первом – проклятые алиены. Нет, конечно, в конструкторских бюро разрабатывались экспериментальные ядерные двигатели, беда в том, что за полвека они так и остались экспериментальными. Из-за оплошности чужих ситуация переломилась, и тогда в кондиционированной тишине кабинетов Управления космических исследований родилась чудовищная авантюра. Заманчивая перспектива разжиться инопланетной техникой, получить ответы на бесчисленные вопросы, двинуть вперед фундаментальную и прикладную науку будоражила умы руководства; так яркий плащ-капоте тореро не дает покоя быку на корриде.

Авантюра потерпела неудачу. До Ганимеда при самом выигрышном раскладе – в период великого противостояния Земли и Юпитера – лететь минимум в десять раз дольше, чем до Марса. И вероятность непредвиденных сбоев и нештатных ситуаций по сравнению с марсианской программой гораздо выше. Особенно на непредназначенном для этого, переоборудованном за какие-то месяцы корабле. Создание пилотируемых кораблей для освоения внешних планет находилось пока в стадии проектирования.

Было ясно, как день: надеяться можно лишь на везение. Мы надеялись. Принципиально иной способ преобразования энергии и относительно малое время полёта вселяли заметный оптимизм. Увы, ветреная фортуна отвернулась от экспедиции едва ли не сразу. Еще не преодолев условный пояс астероидов, мы заимели две убийственные проблемы: отказ связи плюс отказ системы управления движением и схем-дублёров. Испытания корабля нового типа с треском провалились.

* * *

Мы шли к Ганимеду. Шли виртуально.

– Ты тронулся, Майкл, – сказал док, узнав о моей задумке. – Отныне погружений не будет. Я запрещаю вам нырять, вы переборщили.

Лазард тоже нахватался русских слов. В отличие от Роквелла он употреблял их редко; он вообще был сдержанным, док Уильям Лазард.

– Ошибаешься, – возразил я. – Мы в порядке. Я – в порядке. Я капитан и отвечаю за действия экипажа.

– Ты заработал психотравму. Машешь кулаками после драки. Стремление победить, переиграть события в воображаемой реальности ни к чему хорошему не приведут. Ты подменил истинную цель ложной. Исказил собственное восприятие в угоду амбициям.

– Док, – перебил я, – мне рекомендовали прислушиваться к твоему мнению, и я прислушивался. Теперь послушай ты. Мой дед, Валерий Рюмин, – летчик-космонавт, дважды Герой Советского Союза выходил в космос на кораблях, где использовались допотопные ракеты-носители, по полгода жил в тесноте древних орбитальных станций, падал в спускаемом аппарате среди голой степи… Представил? Нет, нам не представить. Люди работали на износ, люди гибли. И у американцев гибли, и в Европе, и у китайцев с индийцами. Всё, что у нас есть, всё, чего мы добились, – заслуга наших прадедов. Мы должны быть такими же самоотверженными.

– Это безумие, Микхаил, – Лазард нахмурился: выжженные брови сдвинулись к переносице. На лбу – багровые, страшные, похожие на червей – обозначились шрамы. Красавчик Билли. Верится с трудом, но давным-давно в хьюстонском Центре Джонсона девчонки вешались ему на шею. Пачками. Я видел фото. Моя сестра Настасья выскочила бы за дока замуж, не раздумывая. Когда Лазард говорит «Микхаил», дело – труба.

– Нырок не совсем то, чем кажется. Или даже совсем не то.

– Добраться до Ганимеда в виртуале невозможно, – отрезал Лазард. – Как нельзя пройти сквозь зеркало. Ты не Алиса, вирт не страна чудес.

Убеждали дока втроем, док отбрыкивался. Дожал его Ковальски. «Тихоня Ян» – так в насмешку называли штурмана – припечатал Лазарда к стене и, взяв за грудки, долго тряс, изрыгая потоки брани. Голова Лазарда моталась,