Танцор диско

Контркультура

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Роман относится к серии «Контркультура» и может содержать ненормативную лексику, сцены эротического характера, насилия и извращений. Поэтому лицам, не приемлющим подобных сцен в художественных произведениях, возможно, следует воздержаться от чтения или прослушивания книги

Антиполиткорректность. Черный юмор

Достигшим совершеннолетия

Все происходящие в романе события вымышлены

Любое сходство персонажей романа с реальными людьми случайно

Любое сходство имен и фамилий героев романа с именами и фамилиями реальных людей случайно

Глава 1. Бар. Чернокожий убийца

«Наши новые дикие Pussycat львица возвращается, и мы думали о приручении ее немного вниз, как она была в небе после успеха ее первые сцены. А что может быть лучшим решением, чтобы успокоить такую Sex Bomb, чем большие тяжелые пушки Kid Ямайки? Таким образом, вы определенно не хотите пропустить, видя, эта молодая сука получает насаженные на палку огромным шоколада. Ты сама это захотела, Babes! Йес! Большие петухи – постоянные гости изысканности твоей разъезженных лунок!».

– Л’еблан, ты принципиально не участвуешь в разговоре?

Это М’ишаков, помощник управляющего персоналом в принадлежащем иностранцам «Маскуа-Сити-Бэнк». Жирный прохвост (около тридцати лет, неприятной наружности, с большой бородавкой возле самого носа, вероятно латентный гомосексуалист) купил годовой абонемент в дорогую качалку и искренне считает, что этого достаточно, чтобы скинуть вес. За три месяца он посетил загроможденный тренажерами зал пять раз и рассказал нам об этом по меньшей мере раз пятнадцать. Он утверждает, что дважды видел там Жанну Фирсте в обтягивающем черном трико, с вырезами в форме сердечек в районе пупка и шоколадной фабрики, но ему никто не верит. – Мы можем решить, что ты нас игнорируешь.

Я отрываюсь от дисплея беспроволочного телефона и бросаю рассеянный взгляд на официантку, несущую заказ к соседнему столику; на миг мне вдруг кажется, что она прихрамывает; вероятно, это как-то связано с высотой ее каблуков. Меня вдруг пронзает острый приступ сожаления, что эта девица не обслуживает нас. Я подозреваю, что дело здесь в самом слове обслуживание; оно должно звучать очень сексуально, если представить, как ты между делом рассказываешь кому-то, что тебя вчера обслужила двадцатипятилетняя цыпочка на каблуках, со стоячей грудью и размалеванной рожицей. При этом можно не уточнять, что ты имеешь в виду обычный ресторан.

– Ноги у нее могли бы быть получше, – проследив за моим взглядом, выдает Ж’мудь (около тридцати пяти, заурядное лицо, вероятно латентный гомосексуалист), финансовый консультант зарегистрированной в Маскуе крупной иностранной корпорации. За один только этот его вид плюс голос парня бы следовало пришить. Лучше было бы сделать это так: прострелить ему руки и ноги из пистолета «Glock» и потягивать мартини, наблюдая за его корчами. Он считает, что говорит и выглядит авторитетно, и сейчас подчеркивает эту мнимую авторитетность жеманным прикосновением салфетки к блестящим от жира губам.

– Черт бы побрал эту жару! – восклицает А’геев (тридцати лет, мужественного вида, с острым носом, похож на скрытого гомосексуалиста), адвокат принадлежащей иностранцам юридической конторы «Лифшиц & Лифшиц». – Он тоже берет салфетку, но не протирает губы, а обмахивается ею, как веером. – Я всегда говорил, что летом нужно валить из Маскуы хотя бы на месяц, примерно в июне – июле.

– Это уже два месяца, – ехидно замечает М’ишаков.

– Что? – спрашивает А’геев. Он перестает обмахиваться и смотрит на М’ишакова вопросительно. Он не расслышал, потому что музыка играет слишком громко. Поет англоязычная группа, звучанием похожая на «Gorillaz». Песня похожа на песню «Clint Eastwood».

– Л’еблан нас игнорирует, – капризно говорит М’ишаков. – А ноги у официантки недурственные. Когда-то я раскладывал девицу с такими ногами. Я бы не отказался, чтобы она обслуживала наш столик.

В его исполнении слово обслуживала звучит совсем не сексуально. За то, что он перехватил мою мысль, не говоря о других провинностях, я бы с удовольствием его пришил. Неплохо бы было вспороть ему брюхо тупым кухонным ножом, большего он не достоин. Ни за что не стал бы стрелять в такого мудака даже из обычного «Smith & Vesson», не говоря уже о классическом «Glock 17».

– Я читаю ммс-ку, – неохотно говорю я. – Тут важная тема... Интересно, когда и где ты раскладывал девицу с такими ногами?

– Небось, рассылка «sucking and fucking»? – все так же ехидно осведомляется М’ишаков, а разглядывающий кого-то, сидящего в другом конце зала, Х’оральный заинтересованно поворачивает голову.

– Ты что, подписался на рассылку «sucking and fucking»? – деловито спрашивает он, глядя на меня и отпивая маленький глоток какого-то паршивого на цвет коктейля. – Может, подскажешь, каким сайтом пользуешься? Надеюсь, он проверенный?

– Вы о чем? – спрашивает К’аналов (около тридцати, возможно скрытый гомосексуалист, работает управляющим в головной конторе сети супермаркетов «Левензон & Левензон»).

– Это несанкционированная рассылка «sucking and fucking», – неохотно говорю я. Мне хочется дочитать послание, тем более что в конце идет картинка. Надеюсь, там киса не хуже официантки, той, которая при удачном раскладе могла бы обслуживать нас. Якобы похожей на ту, которую, по его словам, будто бы раскладывал М’ишаков.

– Где ты мог ее раскладывать? – недоверчиво спрашивает К’аналов.

– Я раскладывал похожую на нее девицу! – протестует М’ишаков.

– Я бы никогда не стал просматривать несанкционированные «sucking and fucking», – презрительно вставляет А’геев. – Потому что если говорить вообще, «c&f» штука, должен признать, нужная.

– Этим надо заниматься в реале, а не просматривать принудительно какие-то бездарные анонсы! – почти выкрикивает М’ишаков, хотя музыка сейчас звучит тихо. Играет группа, похожая на ту группу, у которой есть дико клевая песня, похожая на ту песню, которую поет кучерявый, похожий на негра парень из группы, название которой я помнил еще сегодня утром. М’ишаков тут же берет себя в руки и добавляет уже спокойно: – Это мое твердое убеждение.

Ж’мудь и Х’оральный прерывают поглощение пищи и смотрят на него вопросительно.

– Несанкционированная? – с ужасом переспрашивает Х’оральный. – Но ведь так можно угробить телефон. У П’рыгалова... ну, вы знаете П’рыгалова, он работает в менеджменте «Бронштейн & Бронштейн»... помните, он еще ебал ту девицу с пересечения Тридцать восьмой и Гагарина, которая выводила прыщи на лбу мужской спермой и случайно забеременела... так у него вирус Касперского сожрал всю память телефона и симки.

– Я установил хорошую антивирусную защиту, – небрежно бросаю я, косясь на М’ишакова, который в этот момент подзывает нашу официантку и заказывает суп. Только этот мудак может жрать суп из каких-то потрохов и прочего дерьма, утверждая, что это настоящая деревенская пища и что она чрезвычайно полезна для организма. – Захватите мне еще одно мясо! – опомнившись, кричу я, когда официантка с вымученной улыбкой собирается уходить. Кричать приходится, потому что музыка опять начинает играть очень громко. Звучит группа, похожая на «Motorhead». – Специально купил на специализированном сайте... Это я не вам! – кричу я отошедшей официантке, потому что она думает, что кричат ей, останавливается и поворачивается к нам лицом. Она беззвучно шевелит губами, кивает и уходит, а у меня начинает методично стучать в висках.

– Вы читали «Американского психопата» Брета Истона Эллиса? – внезапно спрашивает А’геев. Кажется, он только что рассказывал о рыбной кулинарии и том парне, которого выгнали из «Маскуа-Бэнк», за то, что он дрочил в туалете – его поймал управляющий, искавший по кабинкам своего молодого любовника.

Громко играет музыка какой-то англоязычной группы, звучанием похожей на группу «Blur». Музыка, пожалуй, чрезмерно громкая, но это специальное музыкальное заведение. Периодически музыка вырубается и тогда кто-то из посетителей непременно попадает – все слышат несколько слов из его фразы, которую влетевший запоздало обрывает на полуслове. В этих случаях за столиками нарочито громко смеются – это ритуал. Влетевший при этом не имеет права обижаться, это считается моветоном. Иногда таковой встает и раскланивается, чем срывает шквал аплодисментов. Заведение называется «Бар».

– Это такая книга? – спрашивает К’аналов. Он протирает губы салфеткой слишком тщательно – я бы сказал, преувеличенно, – чтобы допустить, будто этого требует ситуация (салфетка цветная, трехслойная, тон мягкий, голубой, из специальной пастельной линии, возможно производства венгерской фабрики «Pizskie papier»). Тем более, что на его тарелке нет ничего жирного. Похожую на «Blur» группу тем временем сменяет англоязычная группа, звучание которой похоже на звучание группы «Oasis» .

– Я не читаю книг, – презрительно цедит М’ишаков, отбрасывая использованную салфетку. Он откидывается на спинку стула и складывает руки на внушительных размеров животе. – Я их не читаю... В книгах одни только печатные знаки и ничего сверх того. Не вижу смысла в пустом изучении печатных знаков... – Следующие слова он говорит уже не совсем внятно, потому что закинул в рот что-то зеленое и невкусное – если не отвратительное – на вид. Что-то такое не мясное, салатное. – Более того, считаю, что не существует более бесполезного времяпрепровождения... – Как бы ставя этим точку, он отпивает из бокала что-то неаппетитное, безалкогольное, зеленого цвета, и протирает губы чистой салфеткой (цветная, трехслойная, тон яркий, зеленый, с синими рождественскими гномиками с белыми мягкими воротничками и в красных колпачках, которые строят домик из печенья).

– Но ты ведь читаешь газеты? – быстро вставляет Ж’мудь; у него торжествующий вид человека, который вот-вот одержит победу в споре. – Там тоже печатные знаки, и они тоже складываются в слова.

– Сравнил! – возмущенно выкрикивает М’ишаков. – Газеты доносят информацию! А книги... Подумать только, всматриваться в слова, зафиксированные на бумаге! В бесполезные слова, складывающиеся, в свою очередь, в еще более бесполезные, никому не нужные предложения, не говоря об абзацах!

– Но ведь книги…

– От книг одни неприятности, поверьте. Это мое искреннее убеждение.

– А при чем здесь этот... как ты сказал... – Ж’мудь смотрит на А’геева.

– Психопат?

– Ну да.

– Мне советовали ее прочитать... – А’геев бросает на М’ишакова быстрый, полный неприязни взгляд, – там вроде этот янки мочил своих дружков.

– Небось, яппи? – деловито спрашивает Ж’мудь.

– Почему обязательно яппи? – не понимает А’геев.

– Они все пизданутые...

– Как бы я хотел мочить всех подряд, – мечтательно вставляет Х’оральный.

В этот момент я как-то очень остро чувствую, что по улице проезжает «Мерседес», за рулем которого платиновая блондинка с маникюром и огромными стоячими сиськами. Еще я чувствую, что она тоже чувствует, что я здесь и чувствую, и поэтому поворачивает голову (высокая прическа, длинные висячие сережки) в мою сторону. Она даже притормаживает машину. Несколько секунд мы с восхищением рассматриваем друг друга сквозь стену популярного городского клуба. На ней нейлон, трусики танга, короткая юбочка и хардкоровские босоножки, не позволяющие нормально жать на педали. Затем блондинка резко дает по газам, и я неохотно возвращаюсь вниманием к собеседникам.

– Мы поедем еще куда-нибудь или зависнем здесь? – вдруг спрашивает М’ишаков. Он только что рассказывал о том парне с Четырнадцатой, возле парка, который, по слухам, ебал ту блондинку с телевидения, которую обещали взять в «Поле Чудес» – выносить бракованные призы для колхозных мудаков.

– Я бы остался, – говорю я, хотя не собирался отвечать. Затем протягиваю руку к специальной вазочке, беру салфетку (трехслойная, цвет салатовый, с нарисованными гномиками в ярко зеленых кафтанчиках и белых шапочках), и протираю почему-то резко повлажневший лоб. Наверное, так на меня подействовала эта грудастая из «Мерседеса» со своим виртуальным сексом. Мне почему-то кажется, что мы еще встретимся.

– Хочу дождаться супа, – говорит М’ишаков. – Кстати, мне почему-то приходит странная рассылка. «Соцкинг энд фацкинг». Никто не знает, что это такое?

– И что ты с этой рассылкой делаешь? – спрашивает А’геев.

– Да просто стираю.

Играет группа, звучанием похожая на такую группу, как мог бы звучать «Oasis», если бы туда перешел солист «Blur» и привел с собой еще человека четыре музыкантов из «Blur», а старые участники ушли. Относительно тихая, музыка звучит все громче. Мне почему-то не по себе, словно я катаюсь на карусели и на меня пялятся зеваки. М’ишаков почему-то смотрит на меня, словно ждет ответа.

– Это тебе приходит обычный «sucking and fucking» в дурном машинном переводе, – поясняю я и чувствую, как левую ногу свело судорогой. Музыка играет еще громче, и я вынужден повысить голос. – Просто один раз сходи и посмотри!

Лицо М’ишакова делается понимающим, даже радостным, а сам он уже почти кричит, потому что музыка сделалась совсем громкой:

– Блядь, так это что же получается... это, получается, обычный хардкор...

– Да это самая обыкновенная ебля! – во весь голос зло ору я, потому что левую ногу отпустило, зато тут же свело судорогой правую, и тут, естественно, музыка резко вырубается. Вырубается она на слове «это», поэтому следующее за ним словосочетание, выкрикнутое мною во всю мощь легких, громом прокатывается по залу. Толпа перестает пить, жрать, болтать всякую хрень, и таращится на меня. Кое-кто из похожих на клерков ребят, по виду дрочеров, сидящих в другом конце зала, рядом с пальмой с пыльными (или похожими на пыльные) листьями, даже привстают, чтобы получше меня разглядеть. Я отбрасываю мятую, пропитанную моим потом салфетку, делая так, чтобы она как бы случайно упала в тарелку М’ишакова, встаю и с улыбкой отвешиваю несколько поклонов, каждый в другую сторону, как это делают боксеры на ринге. Раздаются аплодисменты. Кажется, на меня таращатся все, вплоть до официанток, включая ту, что обслуживает наш столик, с увесистой грудью, поддерживаемой лифчиком с системой специальных хитрых подвесок, чтобы она выглядела стоячей.

– Кто-нибудь в курсе, как дела у Фельцмана? – спрашивает Х’оральный. Он не заметил произошедшего, потому что только что с чрезвычайно умным видом говорил с кем-то по беспроволочному телефону. Кажется, он умолял кого-то о встрече.

– А что с Фельцманом? – спрашивает М’ишаков.

– Фельцман заработал триппер, – говорю я. – Ну, на той, платиновой блондинке из массажного салона, которая, говорят, доеблась до того, что неделю не могла ходить.

– Фельцман пишет докторскую, – машинально говорит Ж’мудь.

– Докторскую пишет Л’еблан, – одновременно возражает Х’оральный. Он сосредоточенно смотрит на дисплей телефона, словно намереваясь звонить кому-то еще или пытаясь понять, кто звонил ему.

-– На какую тему? – деловито спрашивает М’ишаков. Он поворачивает ко мне потное лицо, но смотрит мимо, наверняка на ту соску, которая сидит за мной, через столик, у нее неплохие ноги в черных колготках; на правой ноге, на щиколотке, едва заметная стрелка.

– Х’оральный ошибается, – недовольно говорю я. – Я защитился пять лет назад.

– И какова тема? – тоном инспектора Минобраза спрашивает М’ишаков, продолжая пожирать глазами кого-то за мной.

– Тема: тупиковая ветвь человеческой цивилизации.

– Тупиковая ветвь? – заинтересованно переспрашивает Ж’мудь. – Это что такое?

– Это негры.

– Никто не знает, с кем я сейчас говорил? – спрашивает Х’оральный, продолжая разглядывать дисплей.

– Блядь! – внезапно так громко выкрикивает А’геев, что все прерывают поглощение пищи и вопросительно смотрят на него. Он вскидывает руку и тычет пальцем куда-то в сторону предположительно пыльной пальмы; у него крайне возмущенный и одновременно какой-то растерянный вид. Я замечаю, что на него уставились две телки с соседнего столика, потому что своим выкриком он заглушил опять набирающую громкость музыку (играет группа, похожая на «Europe», но не «Europe»; у телок прически с челками надо лбами и здоровенные стоячие сиськи, наверняка на системе хитрых подвижных подвесок; одну я, кажется, видел в ресторане «Паперть», там она была с подругой, которую год назад ебал тот парень, которого я тогда видел с кем-то из клерков «Липман & Липман», он еще похож на актера из какого-то популярного сериала). Я подмигиваю этой крашеной шкуре, она с наигранным возмущением отводит глаза и, склонившись к подруге, что-то шепчет ей на ухо. Та бросает на меня короткий заинтересованный взгляд и смеется, отчего меня бросает в жар.

– Я не знал, что сюда пускают ниггеров! Нет, вы только подумайте! – кричит А’геев и я замечаю, что с его губ слетают капельки слюны и падают в тарелку К’аналова; тот, не видя этого, с невозмутимым видом продолжает пожирать что-то маслянистое, зеленое с коричневыми прожилками, нарезанное квадратиками, похожее на подгнившие морские водоросли. Эта мерзость очень напоминает ту мерзость, которую только что жрал М’ишаков. – Я что, должен сидеть в одном зале с черномазыми? Нет, вы подумайте, меня приравняли к каким-то...

– Л’еблан только что говорил что-то про негров, – быстро вставляет Х’оральный. Он на секунду вытягивает шею, заинтересованно смотрит в зал, потом опять начинает заниматься своим телефоном, с электронным писком нажимая на какие-то хромированные кнопки.

– Я тоже не знал, что сюда пускают ниггеров! – так же громко говорит М’ишаков и кланяется повернувшемуся на шум негру. – Здравствуйте, дядя Том! – язвительно говорит он, но негр, похоже, вряд ли что-то слышит, потому что как раз начинает играть группа, похожая на «Police», как она могла бы звучать, если бы из нее ушел Стинг.

– Здравствуйте, мистер Лумумба! – во весь голос орет А’геев, и ржет как сумасшедший. До этого, кажется, он украдкой закинул в рот горсть каких-то таблеток, которые достал прямо из бокового кармана пиджака, где, похоже, они лежали у него россыпью, без упаковки.

– Что вы имеете против негров? – без малейшего интереса спрашивает Х’оральный. Он не поднимает головы. – Блядь, может, кто-нибудь, наконец, скажет, кто мне только что звонил?

– Сейчас модно ниггеров любить, – вставляет Ж’мудь. – Их даже нельзя называть черномазыми.

– Ага! – возмущенно фыркает А’геев, одновременно подмигивая тем двум телкам, которых до сих пор разглядываю я; он думает, что их смешки и быстрые взгляды предназначались ему. Я вдруг вспоминаю, что видел и ту, первую, телку на шашлыках у Денисова, устроенную последним по поводу своего назначения на должность ведущего юриста в «Маскуа-Континентал»; ее там ебал тот волосатый парень, что когда-то играл на бас-гитаре в группе «Трэш-Любовь». Он завел ее, пьяную, в каминный зал, и, разбудив огромного лабрадора, который дремал возле теплого камина, заставил лизать ей клитор; сам же в это время дрочил, попивая «Hennessy». Эта шлюха даже ничего не поняла, настолько ужралась клюквенным «Абсолютом»; она думала, что этот гитарист делает ей куннилингус, и громко выкрикивала что-то типа: «Ты такой крутой, парень! Я хочу еще! Делай мне это, делай!», – пока не вырубилась прямо на бильярдном столе, с приспущенными трусами. Говорят, разгорячившийся лабрадор заодно присунул ей между ног, но мне кажется, это преувеличение. Скорее бы я поверил, что ей присунул чернокожий официант, разносивший в тот вечер напитки, чем это старое благородное животное.

– Эй, девочка, я все помню! – кричу я в голос, хотя все равно ни хрена не слышно, потому что играет группа, звучанием похожая на поздних «Nazareth», и машу рукой, намеренно делая так, чтобы было непонятно, какой из двух сосок я подаю знак; обе делают надменные физиономии и отворачиваются.

– Я не собираюсь лизать им их черные задницы! – прочувствованно говорит А’геев, отпивая огромный глоток фирменного коктейля «Шоколад»: бренди, похожая на «Пепси-Колу» гадость и немного льда, среди которого плавают стилизованные под кучерявые лобковые волоски черные кокосовые стружки; а негр начинает смотреть в нашу сторону. – Я, блядь, человек с принципами! Пусть, блядь, помнят, что это им не Нью-Йорк, это Маскуа! – Он делает возмущенный вид и крутит головой, словно в поисках метрдотеля, затем останавливает взгляд на продолжающем жевать водоросли М’ишакове и выкрикивает, потому что группа, похожая на группу «Motley Crue», играет уже совсем громко: – Их место в картонных коробках! Их четровы черные задницы должны торчать из картонных коробок!

Последнее утверждение срывает шквал аплодисментов, потому что звучит в полнейшей тишине по причине остановившейся музыки. Негр пристально смотрит на нас, пытаясь понять, действительно ли говорят про него, и К’аналов с язвительной улыбкой машет ему рукой.

– Все равно он ни хрена не слышит, – с сожалением говорит А’геев, в то время как негр пытается встать, а на его руке, удерживая, виснет блондинка со стильной прической, которую он наверняка, как это принято у негров, ебет в задницу. У нее размалеванное (сейчас испуганное) лицо, стройные ноги в черных колготках и хардкоровские босоножки на прозрачных платформах; на левой щиколотке небольшая стрелка.

– Блядь! – говорю я, обнаружив, что не могу прочитать только что пришедшую ммс-ку – кажется, там что-то нарушилось, возможно, ее начал жрать червь Касперского, хотя я поставил сильную защиту. Я вскидываю голову, обнаруживаю, что все пялятся на меня, и пугаюсь. – Что такое? – севшим голосом спрашиваю я, судорожно переводя взгляд с одного на другого. Я чувствую, что сердце начинает колотиться в учащенном ритме, и пугаюсь еще больше. – Вы думаете, это все-таки червь Касперского? – Теперь я чувствую, как по моему лицу струится пот, и уверен, что не смогу вытереть его, потому что меня охватила слабость, а левую ногу опять свело судорогой. Правую отпустило.

– Ты говорил про негров, – объясняет Х’оральный.

– Я… говорил… про негров? – запинаясь, лепечу я, надеясь, что это все же не червь и скоро я посмотрю картинку, где извивающейся красотке типа Mia Moon дербанят задницу толстенным черным стволом. Я близок к панике. Я хочу заказать огромную пачку салфеток с гномиками, потому что мне кажется, что старые скоро закончатся, я уже ищу взглядом официантку, любую, пусть даже с некрасивыми ногами… я привстаю, чувствую, что мне нечем дышать, и вдруг все как-то само собой нормализуется...

– Ты написал диссертацию про негров, – напоминает А’геев и с неприязнью косится на негра под пальмой. – Объясни, в чем там с ними дело.

– Ну... – я с шумом выдыхаю, – дело в том, что они не понимают человеческую речь.

– Как это? – недоверчиво спрашивает К’аналов. – Он отпивает какого-то ярко-красного (наверняка химического) дерьма из высокого бокала и со стуком ставит его на стол. – Как же они тогда разговаривают?

– Они не разговаривают. – Я опять с шумом выдыхаю и обнаруживаю, что мне действительно стало легче. Пот перестает стекать по лицу, а правую ногу отпустило. – Они просто подражают человеческой речи... Дело в том, что они прирожденные имитаторы, – говорю я значительно бодрее, забрасывая в рот черную маслину, – да, просто пустоголовые имитаторы.

– То есть, они имитируют речь? – не успокаивается К’аналов; у него все такой же недоверчивый вид.

– Тебе подробно? – спрашиваю я, косясь на проходящую мимо официантку. Я не могу определить, наша ли это официантка, потому что она отвернулась, но ноги у нее совсем как у нашей. – Мне, блядь, мясо! – напоминаю я ей криком, потому что громко играет группа, похожая на группу «Aerosmith». Девка останавливается, смотрит на меня, кивает, беззвучно шевелит губами, доставая из кармашка передника блокнотик, чтобы записать заказ, а я обнаруживаю, что это не наша официантка, и что это вообще не официантка, и на ней не передник, а просто это такое платье. Я смотрю на ее ноги, и мне кажется, что у нее что-то не то с каблуками, возможно, они слишком высокие, тогда я быстро отворачиваюсь и делаю вид, что кричал не ей. – Вообще-то я уже защитился.

– Начал, так говори... – А’геев быстро забрасывает в рот две вилки подряд каких-то похожих на головастиков гадов, и я чувствую, как к горлу подкатывает тошнотворный ком.

Я опять ищу глазами нашу официантку, но ее нигде не видно, зато на меня из-под пальмы откровенно таращится долбаный негр.

– Так вот... – я чувствую, что мне расхотелось мяса, и наливаюсь такой яростью, что хочется пришить этого урода, бросив в него что-то наподобие тяжеленного спецназовского штыка; чтобы прочистить горло, я отпиваю из бокала, вдруг запоздало осознаю, что только что отпил химической дряни (которая неожиданно показалась мне невероятно вкусной) из бокала К’аналова, и с омерзением ставлю – почти отбрасываю – бокал на место; К’аналов ничего не замечает, – ...утверждать, будто негр умеет говорить, это было бы столь же глупо, как пытаться найти хотя бы одного ниггера старше двенадцати, не изнасиловавшего белую женщину в зад... Нет, никто не отрицает – они произносят отдельные слова и даже целые предложения, но является очевидным, что они делают это не осмысленно... К примеру, те же попугаи или птицы отряда вороньих после длительного общения с человеком тоже могут произносить слова, не понимая, естественно, смысла произносимого.

– Ни хрена себе... – шепчет пораженный К’аналов. Он обводит сидящих за столом ошарашенным взглядом и (его пальцы заметно подрагивают) тянется к салфетке (синие гномики возят на маленьких розовых тачках печенье для постройки своего домика, который вырос уже на целый этаж), чтобы протереть лицо, по которому начинают катиться крупные капли пота, – недавно с одним из них я вел переговоры по поводу получения их фирмой значительного кредита...

– Забудь об этом кредите, – беспечно говорю я, – это все равно, как если бы ты вел переговоры с усаженной за стол обезьяной, которую кто-то подучил расписываться в соответствующих документах.

– Но он производил впечатление вполне сведущего в финансовых делах человека... – севшим голосом говорит К’аналов; чувствуется, он изо всех сил стремится отогнать от своего сознания очевидный факт, что деньги его конторы потеряны навсегда, а самого его ждет увольнение, – я даже угощал его кофе...

Я спокойно киваю.

– Ничего удивительного. Просто у них стремительно накапливается опыт общения с белыми людьми, и где-то к пятнадцати годам они обретают умение интуитивно подбирать из скопившихся в их интеллектуальном багаже заученных фраз нужные. Также, обладая врожденным чутьем, они тонко улавливают настроение белого человека и с легкостью подстраиваются под нужную логическую волну. Допустим, поняв по безразличному виду и тону собеседника, что их спрашивают о чем-то незначительном, формальном, они легко догадываются, что речь идет, к примеру, о погоде или бейсболе. Негру остается быстро перебрать имеющиеся в его словарном запасе фразы и с умным видом подкинуть что-то вроде: «Да, сэр... Конечно, сэр... Вы правы, сэр... Погода просто великолепная, сэр... Да, Эмерсон в последнем матче сыграл поистине превосходно... он просто превзошел самого себя, сэр...» Таким образом, создается прочная иллюзия, будто негр понял, о чем его спросили.

– Еб твою мать... – стонет К’аналов. Он трет виски пальцами и морщится, словно его голова сейчас взорвется от стремительно подскочившего внутричерепного давления. Он выглядит по-настоящему потрясенным. – Я же угощал его кофе!.. И он совершенно не плавал в теме... Он говорил, как заправский брокер, доставал из портфеля необходимые документы... – голос К’аналова срывается и он почти визжит, переводя взгляд на каждого из сидящих за столом, поочередно; на него равнодушно смотрят в ответ, – понимаете! А главное, он не выложил на стол всю пачку сразу, он доставал бумаги из портфеля по одной, по мере надобности, и каждый раз это оказывался нужный документ!

Я пожимаю плечами.

– Тоже ничего удивительного. Его наверняка кто-то подучил. И вообще... Представь, что их миллионы и миллионы. Так неужели из миллионов этих имитаторов не найдется сотня сверходаренных, способных работать на уровне опытного специалиста по финансам? Не все же они торгуют на улице наркотой, угадывая по внешнему виду, какая конкретно нужна отдельно взятому клиенту... – Я замечаю, что на меня опять смотрят те две, одна из которых была любовницей лабрадора, и опять машу рукой им обеим; они опять синхронно отворачиваются. – Подобным образом они сдают экзамены в университеты. Они попросту заучивают огромные массивы данных, запоминают, как выглядят цифры на билетах, и отвечают, внимательно считывая выдаваемую им невербальную информацию. Если, к примеру, экзаменатор хмурится, негр понимает, что промахнулся, и тогда перескакивает на другой билет. Две-три попытки, и он попадает в тему... К тому же, если вы помните, в тех же Штатах давно введена тестовая система, а там достаточно ставить крестики под вариантами ответов. Таким образом, задача упрощается еще больше – им достаточно угадать, где поставить метку. Тогда даже согласно элементарному закону больших чисел уж один-то из тысячи точно наберет максимально возможное количество баллов...

– Мне необходимо срочно отойти...

Бледный как мел, К’аналов встает и, пошатываясь, бредет к выходу из зала. На полпути он цепляет плечом официантку, та едва не роняет поднос, кричит что-то ему вслед, что все равно не слышно, потому что громко играет группа, похожая на «Britny Fox», и, не реагируя на происходящее, скрывается за телами бодро вошедших в заведение мужиков в костюмах. Я узнаю среди новичков парня, который полгода назад на какой-то вечеринке случайно обоссал хозяевам диван, когда его оставили ночевать, приветственно машу ему рукой, но его загораживает другая официантка, в белом переднике, с бейджиком на плоской груди; к тому же парень все равно смотрит в другую сторону (на телку с пышной прической; ноги в черных колготках, система хитрых подвесок, делающих грудь стоячей).

– Блядь! – не поднимая головы, с отчаянием говорит Х’оральный. – Не могу найти последний входящий... Так что там с неграми...

– Мне нужно отойти... – бормочу я, заметив, что негр двинулся к выходу из зала, туда, где находятся сортиры.

Уверенным шагом я пересекаю пространство кабака, почти не натыкаясь на встречающихся по пути людей, не видя их лиц, только замечая цветовые гаммы их костюмов, и оказываюсь возле двухместного столика, где сейчас в одиночестве сидит негритянская подстилка.

– Здравствуйте, юная... леди, – вежливо говорю я молодящейся шлюшке лет тридцати пяти, уже наверняка сделавшей первую подтяжку или уколовшуюся ботексом, потому что выглядит она лет на десять моложе, а шлюха смотрит на меня с откровенной неприязнью. У нее оказываются серые глаза и меня это несколько смущает, мне вдруг кажется, что люди с серыми глазами более проницательны, чем, к примеру, с глазами карими. Она не отвечает и я обозначаю головой поклон еще раз. – Прошу извинить меня и моих друзей. Приношу наши искренние извинения.

– За что? – неохотно спрашивает она, глядя мимо меня так, что создается впечатление, будто она ищет защиты в лице метрдотеля.

– Ну... – я разглядываю стоящие на столе блюда и вдруг понимаю, что ищу суп с потрохами, такой, какой заказал М’ишаков; почему-то мне кажется, что негр должен непременно жрать этот суп с потрохами, – видите ли... А где деревенский суп? – спрашиваю я неожиданно для себя, а блондинка смотрит на меня, как на сумасшедшего.

– Что-что? – недоверчиво цедит она, и я замечаю, что на ее тонкой шее бьется тонкая синяя венка. У меня вдруг мелькает провидческая мысль, что, когда негр пялит ее в зад, эта венка пульсирует еще чаще, и с трудом удерживаюсь, чтобы не спросить ее об этом в лоб.

– Я хотел сказать, что мистер... что этот мистер… ну, являющийся вашим… м-м-м... другом... кажется, он неверно нас понял... – лепечу я, – ну, меня и моих друзей... Дело в том, что мы обсуждали вот эту пальму, – я дерганым движением указываю на стоящее рядом растение, листья которого какого-то странного серого цвета, но даже с такого расстояния невозможно понять, на самом ли деле они пыльные, – а мистер... мистер... ну, ваш друг, который вас... – я спохватываюсь, едва не ляпнув про анальный секс, – который только что сидел здесь, с вами... дело в том, что, боюсь, он мог превратно нас понять, ну, будто мы с друзьями обсуждаем его, или вашу пару, или...

– Считайте, ваши извинения приняты, – с неприязнью говорит блондинка; чувствуется, как хочется ей побыстрее от меня отвязаться.

– Вы позволите нам с друзьями прислать вашему столику бутылочку чего-нибудь изысканного? – спрашиваю я, а у блондинки начинает часто вздыматься упругая на вид грудь, четко обозначенная под тонкой материей белого платья. Мне внезапно приходит в голову, что она ни в чем не виновата, что этот ниггер просто сделал ее своей рабыней, оттого ей и приходится терпеть все его скотские выходки. – И, надеюсь, он вас не накажет, за то что вы без его разрешения разговаривали с белым человеком... – после заминки неуверенно предполагаю я.

– Могу я попросить вас уйти? – повысив голос, говорит блондинка. Она непрерывно смотрит в сторону, куда ушел ее чернокожий господин, наверное, опасаясь, что тот придет, застанет меня возле их столика и сочтет, что я подкатываюсь к ее заду. К сожалению, девица сидит, и я не могу в полной мере оценить его качество. У нее должен быть здорово распахан анус, чтобы член черного негодяя мог свободно сновать в нем туда-сюда; ей наверняка приходится тратить много лубриканта, иначе негритос давно бы перевел ее на инвалидность. А вот ее рот я нахожу маловатым, у меня возникают обоснованные сомнения, что в него свободно влезает болт ее чернокожего повелителя. Полные губы в форме почти идеально правильного сердечка крашены чем-то розовым, с перламутровым отливом. Они шевелятся, но я почему-то ничего не слышу.

– Только если вы позволите мне приложиться к вашей ручке, – интимно почти шепчу я, потому что музыка вдруг умолкает.

И, опершись одной рукой о стол, перегибаюсь через него, делая вид, что тянусь губами к ее кисти, которую она незамедлительно отдергивает; на ее лице откровенная брезгливость. На некоторое время я замираю в нелепой позе, а пальцами руки, той, что лежит на столе, осторожно, чтобы не прикоснуться к рукоятке, нащупываю лезвие острого ножа для открывания устриц, которым пользовался чернокожий мерзавец (клинок из нержавеющей стали, рукоятка из черного дерева «Венге»). При этом я разглядываю ее пальцы с длинными крашеными чем-то розовым ногтями и нахожу ее ладонь слишком маленькой, чтобы она могла обхватить ею болт своего чернокожего господина; наверняка ей приходится брать его двумя руками.

– Я сейчас позову метрдотеля! – почти кричит блондинка, потому что уже давно громко играет группа, похожая на группу «Warrant», а я, быстрым движением спрятав нож в карман пиджака, вскидываю руки.

– Ухожу-ухожу-ухожу... – торопливо обещаю я, развернув их ладонями к гневно сверкающей глазами рабыне, и, не удержавшись, все же бросаю напоследок: – Уверен, что я отаналил бы тебя ничуть не хуже твоего чернокожего дружка, детка, если бы ты допустила меня к своему распаханному сокровищу. Мне кажется, что твоя шоколадная фабрика...

– Вы уберетесь, блядь, когда-нибудь! – кричит блондинка в полной тишине, потому что музыка внезапно утихает, и весь зал начинает пялиться в нашу сторону.

Раздаются одобрительные хлопки, и я быстро возвращаюсь за столик, за которым ничего не изменилось. Х’оральный с озабоченным видом продолжает разглядывать дисплей беспроволочного телефона, М’ишаков жует водоросли или что-то здорово напоминающее водоросли, а Ж’мудь, бурно жестикулируя, обсуждает что-то с К’аналовым.

– Что ты сказал этой шлюхе? – оторвавшись от водорослей, безразлично спрашивает М’ишаков и, не дожидаясь ответа, просит Х’орального: – Подай, пожалуйста, салфетку.

– Мне нужно… отойти на минутку, – бормочу я, чувствуя, что по коже бегут быстрые такие мурашки, отчего температура тела наверняка поднялась на пару градусов, и нервным движением поправляю туго завязанный галстук.

Меня никто не слушает и, соответственно, ничего не отвечает, и я удаляюсь в сторону ведущих на кухню дверей, через которые туда-сюда снуют официанты. Здесь на меня тоже не обращают внимания, словно я стал по-настоящему невидимым, и вскоре я быстрым шагом иду по лабиринтам узких полутемных коридоров, сворачивая за угол, если обнаруживаю двигающегося мне навстречу. Зайдя в пустую раздевалку с рядами крашеных белым металлических шкафчиков, я снимаю с одного из стенных крючков стерильно белый халат и поварскую шапочку, которые быстро напяливаю на себя; халат оказывается слегка узковатым в плечах. Затем выхожу в коридор и нос к носу натыкаюсь на прыщавого парня в таком же наряде, в какой облачен сам. Перед собой он держит увесистый эмалированный тазик с какой-то разноцветной требухой.

– Идите сюда, работник! – строго говорю я, пятясь в раздевалку и одновременно маня его пальцем. Ничуть не удивившись, парень с безразличным видом идет за мной. На его груди я замечаю бейджик, который почти сливается с халатом; на ногах дешевые кроссовки. – Студент? – спрашиваю я все так же строго.

– Да. Второе лето здесь. А вы... я впервые вас вижу.

– Это у тебя что?

– Потроха для деревенского супа, – отвечает подрабатывающий здесь студент.

– Это то, что мне надо, – удовлетворенно говорю я, и эта фраза заставляет парня нахмуриться.

– А почему вы...

– Где котел, в который ты должен забросить это дерьмо? – опять перебиваю я этого малого; он выглядит сильно не выспавшимся.

– В малом зале. На нем так и написано: «Деревенский суп». Наше фирменное блюдо, – объясняет студент едва ли не с нотками гордости. – Простите, вы так и не сказали мне, кто вы такой и...

– Ты уверен, что действительно хочешь это знать? – спрашиваю я, одновременно натягивая на кисти тонкие медицинские перчатки. Что-то в моем голосе заставляет и без того насторожившегося парня уже испугаться по-настоящему. Он начинает пятиться. – Я Доктор Peace Death, – говорю я, делая шаг за ним и одновременно доставая из кармана пиджака негритянский нож. И одним точным движением загнав этот нож в шейную артерию студента, предусмотрительно отскакиваю в сторону. Красный фонтан из оседающего тела с такой силой ударяет в один из шкафчиков, что слышится характерный жестяной звук, а через секунду раздается еще один жестяной звук, более звонкий – от упавшего на пол тазика. Он ударяется ребром, и вывалившиеся из него потроха украшают чистый кафель разноцветными мясными разводами.

Я быстро выглядываю в коридор и, убедившись, что там никого нет, изнутри запираю дверь на защелку. Жизненный сок вытекает из решившего подработать парня быстро, очень быстро, затухающими толчками, и вскоре возле его тела образуется огромная лужа студенческой крови, обтекающая кучу кровавого месива из чьих-то потрохов. Я бросаю нож подальше, в угол, на сухое место, чтобы с него не стерлись отпечатки пальцев чернокожего мерзавца, угрозами и насилием поработившего белую женщину, и достаю из кармана пиджака второй нож, с выкидным лезвием, которым, присев на корточки, мощным взмахом взрезаю студенту живот прямо через ткань халата и светлую рубашку. Работаю я уверенно и быстро, потому что у меня, кажется, уже имеется опыт. Главное, не запачкаться, поэтому работать надо очень осторожно, что я и делаю; в итоге на мой халат попадает всего несколько капель красного, а на ноги я предварительно нацепил что-то вроде бахил, найденных тут же, в каком-то из шкафчиков...

Через минуту требуха студента лежит отдельной кучей и ее, как мне кажется, почему-то очень много, значительно больше, чем я ожидал. От нее исходит пар и характерный приятный запах, который тоже кажется мне знакомым. Почему-то я думаю в этот момент о кристаллах Сваровски, но мысль мимолетна... Я засовываю потроха для супа в разверстый живот студента, а его потрохами наполняю тазик. Затем хватаю тело прыщавого поваренка за подмышки, мощным рывком поднимаю его и запихиваю в свободный, без замка, шкафчик. Это непросто, потому что студент упирается ногами, с одной из которых слетела дешевая кроссовка, а мне еще приходится следить, чтобы из него не вывалились суповые потроха, но вскоре дело сделано.

Не забыв снять бахилы и захлопнуть за собой дверь, я быстро иду по коридору и вскоре вхожу в зал, где вдоль длинных алюминиевых столов возле стен, стоят одинакового роста китайцы в белых халатах и колпаках. На меня никто не обращает внимания – опустив лица, они рубят какое-то, похожее на съедобное, дерьмо огромными тесаками, мерный стук которых о деревянные разделочные доски напоминает мне барабанную дробь группы, похожей на группу «Bill Clinton», из их одноименной песни со знаменитого дебютного диска конца прошлого века.

Найдя взглядом котел, подписанный масляной краской «Деревенский суп», я уверенно прохожу к нему и, поставив тазик на кафельный, как в раздевалке, пол, распрямляюсь и распахиваю крышку котла, в котором булькает, пенясь, какое-то смрадное варево. Крышка оказывается не такой горячей, как почему-то мне представлялось, и я мимолетно думаю о выбросившихся на берег китах; я недавно видел о них репортаж в телевизионных новостях. Из котла валит пар, который куда более сильный, чем недавний пар из брюха студента.

На меня по-прежнему никто не обращает внимания. Китайцы продолжают барабанить тесаками, и я вываливаю студенческие потроха в котел. Туда же бросаю резиновые перчатки и свой нож, захлопываю крышку и быстрым шагом иду к выходу из зала, на ходу стягивая поварскую спецодежду; все это заняло не более пятнадцати минут...

– Хорошо, но как же они получают права и ездят? – спрашивает Х’оральный. Он ежесекундно поглядывает на лежащий на столе телефон, словно ожидая звонка.

– А вот и спроси у Л’еблана, – говорит А’геев. Кажется они о чем-то спорили, потому