Мамочки мои... или Больничный Декамерон

Глава первая. Близнецы

...Каждый день Вера Михайловна приходила на работу взволнованная. Во-первых, потому что от природы отличалась повышенной эмоциональностью. Обзавестись профессиональным равнодушием, порой совершенно необходимым для работы по медицинской части, она так и не смогла. Во-вторых, потому что и в самом деле ежедневно терялась в догадках и предчувствиях: что день грядущий ей готовит? Будет ли он трудным? Легким? Радостным? Печальным? Ведь здесь, в Большом Роддоме, все, как нигде, рядом: смех и слезы, счастье и несчастье, боль, пот, кровь и нежность, любовь, надежда...

Вера шла по коридору в направлении ординаторской, на ходу снимая пальто, и думала: «Ну, что у нас на сегодня? Как там переночевала моя счастливая тринадцатая палата?..» Суеверная, как большинство медиков, она при этом не верила в какую-то особую отрицательную энергетику «чертовой дюжины». Просто по непонятным причинам именно в тринадцатой палате, как правило, случался какой-то экстрим. И если в пятницу она выписала из тринадцатой двоих мамочек, значит, им на смену в понедельник должны появиться новенькие.

Ну, и кто у нас будет новенький?..

...Уже переодетая в белую форменную пижамку, Вера стояла возле поста медсестры и давала ей указания, поглядывая в свои бумажки. Симпатичная, сообразительная и расторопная, но при этом всегда потрясающе спокойная, а со стороны — так и просто безмятежная, Таня почерком первой ученицы записывала за врачом:

— Так, тринадцатая палата. Вновь поступивших двое... Берестень, гестационный сахарный диабет... Гм. Ну, давай сразу сделаем ей гликемический профиль и УЗИ с допплерометрией...

...Захарова. Патология сердца. Пролапс митрального клапана. Ах ты, зайка... И всего-то 24 года... Пиши, Таня. Консультация кардиолога, эхокардиоскопия для решения вопроса о родоразрешении...

Акушерка родзала бесшумно подошла к Вере со спины, на ходу стягивая перчатки:

— Вера Михайловна, утро доброе... Веселовская рожает, очень схватки сильные. Можно, обезболим?

Вера Михайловна кивнула, оборачиваясь:

— Доброе... Окситоцин и дротаверин по полтора кубика. Я подойду через минут десять.

Таня подняла на Веру Михайловну ясные глазки:

— Это все, Вера Михайловна? Вера Михайловна кивнула:

— Пока все, Таня. Остальное — после обхода.

***

В тринадцатой палате лежали четыре мамочки. У всех разные сроки и разные проблемы. И возраст разный: старшей по виду — немного за тридцать, младшей — едва ли исполнилось двадцать. На одной из мамочек красовалась перевязь, на которой была прикреплена черная пластмассовая коробочка, холтер — прибор для круглосуточного мониторинга работы сердца.

В палате царила тишина: видно, две «новенькие» еще не совсем раззнакомились с двумя «старожилками». Ведь когда мамочки осваивались в палате, то разговоры смолкали лишь на ночь да на «тихий» час. Очень уж располагает к долгим разговорам атмосфера больницы и общее дело, которое всех их сюда привело. Обсуждаемые вопросы просто неисчерпаемые: будущие дети — в первую очередь, здоровье, мужья, свекрови, интересные случаи из жизни... Женщины из роддома возвращаются умудренными своим и чужим опытом, обогащенными универсальными знаниями по всем жизненным вопросам, нашедшими новых подруг. Между прочим, начавшаяся в роддоме дружба бывает долгой и крепкой: она ведь «закалена» самым серьезным женским испытанием... Пожалуй, есть что-то общее между службой в армии и... плановой госпитализацией на сохранение и роды, с поправкой, конечно, на гендерные особенности! Пока не отслужил в армии — не мужик, пока не родила...

Впрочем, каждое сравнение — условно. Но кому трудней — мамочкам-первородкам или солдатам-первогодкам, — еще можно подискутировать!..

А пока мамочка с холтером разговаривала не с подружками по палате, а по телефону — вероятно, с мужем:

— Лучше кураги принеси и инжира. Да, полезно. И для сердца тоже полезно. Сам-то что ешь?

Выслушав ответ, грустно улыбнулась:

— Я бы тоже сейчас пельмешков съела. Только не магазинных — маминых... Нет-нет-нет... Ну, в каком еще термосе?..

В палату вошла медсестра Таня, подошла к кровати, на которой сидела с глянцевым журналом совсем молоденькая, лет девятнадцати, мамочка, негромко пригласила:

— Пойдемте, Лазарева, сейчас мы вас подколем...

Мамочка отложила журнал, с некоторым подозрением покосилась на медсестру, почесав при этом аккуратненькое ушко с четырьмя сережками в мочке:

— В смысле, приколоться хотите?

Медсестра с заметным усилием сохранила серьезное выражение лица, с легкой укоризной объяснила юной мамочке:

— В смысле, уколем вас, простимулируем. Так надо. Вы же срок перехаживаете, Лазарева... Пойдемте.

Мамочка спустила ноги с кровати, нащупала тапочки и все же не удержалась, чтобы не огрызнуться:

— Господи, когда же это кончится: то подкалывают, то симулируют...

Когда мамочка Лазарева вышла, тяжело переваливаясь, в сопровождении Тани, другая мамочка, тридцатилетняя красавица с тяжелой светло-русой короной из кос на голове, сказала, обращаясь к женщине с холтером:

— Меня Варя зовут, а вас?

Мамочка с холтером с готовностью улыбнулась в ответ:

— Оля, Захарова. Можно на «ты».

И обе повернули головы в сторону третьей своей соседки, лежащей на своей кровати лицом к стене. Думали, представится и она. Но та, хотя и не спала и явно слышала, что самое время познакомиться, почему-то не стала оборачиваться. Варя внимательно посмотрела на худенькие плечи незнакомой девушки, и какое-то странное предчувствие на мгновение посетило ее. Как будто случайно приоткрылась входная дверь и стало чуть-чуть холоднее, как от сквозняка...

Оля и Варя переглянулись. Варя сделала неопределенный жест руками — «ну, что ж...». Оля согласно и укоризненно кивнула в ответ.

Молчаливая соседка, как будто почувствовав этот немой диалог, повернулась к ним. Не поднимая глаз от пола, попрежнему ни слова не говоря, обулась и направилась к двери. Черный спортивный костюм красиво облегал ее стройную фигурку, со спины вообще могло показаться, что она не беременна. Девушка вышла.

Оля и Варя уже совсем озадаченно переглянулись.

— Интересно, — только и сказала Варя, а потом спросила, как бы закрыв тему неприветливой соседки: — Какой у тебя срок, Оля?..

***

В ординаторской врач Вера Михайловна набирала на компьютере эпикриз. С компьютером она не слишком дружила, но, привыкшая стоически преодолевать любые трудности, Вера упрямо «тюкала» по клавишам... «Не сложнее латыни», — явно бодрясь, думала она при этом про себя. И все-таки строчки подло вылезали за пределы с таким трудом созданной таблицы, и Вере снова приходилось отвлекаться на форму, не упуская при этом из виду содержание.

Наконец, она наметила кое-какой алгоритм в своей кропотливой деятельности. Дело пошло на лад: удалось не только систематизировать назначения, их последовательность и мотивацию, но и втиснуть их в разлинеенные графы. Настал черед анализов, профилактических процедур... И тут в дверь заглянула медсестра Света и озорным голосом объявила:

— Вера Михайловна, ЧП!

Вера подняла голову от клавиатуры:

— Что, Света? Какое ЧП? И почему так весело? Медсестра нервно хмыкнула:

— Там Зимницкая из шестой палаты в туалете закрылась. Ей в родзал пора, а она закрылась. Говорит: «Мужа буду ждать, у нас партнерские роды...»

Вера Михайловна, нахмурив брови, бегло перечитала написанное и с удовлетворением «запомнила» в компьютере все, что удалось написать. Потом легко встала со стула и пошла по направлению к выходу, на ходу набирая скорость:

— Вот уж точно — палата номер шесть... Чехов отдыхает...

Света танцующей походкой, засунув руки в кармашки короткого халатика, поспешила следом...

***

За дверью туалета не было слышно ни звука. Вера Михайловна приникла ухом к двери. Так и есть — тихое шевеление и едва слышные вздохи.

— Зимницкая! — придав голосу необходимую строгость, позвала Вера Михайловна. — Откройте сейчас же!

Молчание за дверью длилось ровно столько, чтобы мамочка узнала голос своего палатного врача.

— Не открою, Вера Михайловна. Извините. Я мужа жду... Ой... У нас партнерские роды... Мы на курсы ходили...

И зачем-то — то ли по необходимости, то ли для пущей убедительности — Зимницкая нажала на сливной бачок. Кротко подняв глаза к потолку и переждав шум воды, Вера Михайловна продолжила агитацию:

— Зимницкая... Надя... Самое главное сейчас, что вы ждете ребенка. А муж сейчас мысленно с вами, я уверена. Кто у нас муж?

Из-за двери раздалось еще одно сдавленное «ой».

— Света, каталку вези! — негромко скомандовала Вера Михайловна. А потом, повысив голос, спросила: — Так кто у нас муж? Откуда он к нам едет?

— Он врач, — донеслось из туалета, — он... Это... Ото...

— Ой? — строго спросила Вера Михайловна. — Опять — ой? У вас сейчас будут не партнерские роды, а роды в воде!

— Ой!.. Оторино... ларинголог... Лор, в общем... Ухо-горло-нос...

Вера Михайловна подергала ручку двери:

— Я так сразу и подумала, что ухо и горло. Все, Надя, открывайте или будем ломать.

Дверь, наконец, открылась и на пороге появилась долготерпеливая Зимницкая: ноги уже плохо слушались ее. Вера ловко подхватила ее под руки и медленно повела по направлению к несущейся навстречу каталке, управляемой Светой. В пути она приговаривала ласковым, но слегка охрипшим в процессе переговоров голосом:

— Я так понимаю, раз уж ваш муж не акушер-гинеколог, обойдемся своими силами... Сами родим... Без лора...

***

Когда Вера Михайловна зашла в тринадцатую палату, первым делом посмотрела на тех мамочек, что лежали здесь уже около недели. Одного взгляда хватило, чтобы убедиться: все в порядке, все под контролем...

Одна из них — красавица лет тридцати, Варя. У нее большой срок, но даже при объемном животике и полном отсутствии косметики, она выглядела очень элегантной и подтянутой. На несколько конкретных вопросов Веры Михайловны Варя ответила коротко и ясно, в очень приятной манере, как будто ей хотелось успокоить врача: «Все хорошо... Не волнуйтесь за меня...»

Вторая мамочка — очень молоденькая, неполных девятнадцати лет женщина по фамилии Лазарева, с целой гирляндой сережек в ушах и... аккуратной татуировкой в виде дельфина на попке (о картинке первой узнала медсестра Таня, делавшая ей уколы), уже немного перехаживала срок. Из-за того, что плод был великоват для ее небольшого тела, девочку начали планово готовить к родам. Вера рассказала ей о предстоящих процедурах, послушала живот: больше для того, чтобы этими привычными манипуляциями отвлечь мамочку от тревожных мыслей.

Женщина, лежащая напротив Вари, — ее ровесница. Она даже чем-то похожа на нее, но выражение лица, в отличие от Вариного, замкнутое и печальное. «Это Берестень, — поняла Вера, — потому что у Захаровой — холтер».

Несмотря на ГСД, поставленный Берестень, на ее тумбочке лежала надкушенная шоколадка.

Вера присела на край кровати:

— Напрасно вы шоколад едите, мамочка. У вас гестационный сахарный диабет, но я подозреваю, что и раньше был сахар повышенный. Вообще, на учет нужно становиться вовремя, чтобы потом было меньше проблем...

Ответа не последовало. Берестень молчала, глядя прямо перед собой, куда-то в область умывальника. Увидев такое угрюмое внутреннее сопротивление, врач добавила:

— Вам будет назначена диета, «девятый» стол. Соблюдайте, пожалуйста.

Мамочка с холтером, в отличие от неприветливой Берестень, встретила врача улыбкой. Вера Михайловна улыбнулась в ответ:

— Холтер не мешает? Привыкли уже? Оля Захарова махнула рукой:

— Я и не замечаю его.

Вера Михайловна показала на телефон, лежащий на кровати:

— Меньше звоните по мобильнику: излучение может искажать показания. И вообще — не самая полезная вещь... А холтер уже завтра снимем.

Встав, она оглядела мамочек еще раз:

— Если будут какие-то вопросы, я в ординаторской.

Молчаливая Берестень не издала ни звука, не взглянула на врача ни разу. Ничего хорошего это не предвещало. С этим выводом Вера Михайловна вышла из тринадцатой палаты. И, уже выйдя, иронически приподняла бровь:

— Так я и знала.

***

Как только за Верой Михайловной закрылась дверь, Светлана Берестень открыла свою тумбочку и, нисколько не скрываясь, достала из нее плоскую бутылочку с коричневой жидкостью. Отвинтила крышку, сделала глоток и неспешно закусила шоколадкой.

Все это произошло в такой полной тишине, что слышно было, как старушка Прокофьевна, нянечка отделения, занимаясь уборкой, по своему обыкновению напевала в конце коридора шлягер Стаса Михайлова...

Варя посмотрела на Берестень без симпатии, но вполне невозмутимо, а вот у Оли, мамочки с холтером, нервы не выдержали.

— Ты что делаешь? — с остатками надежды в голосе спросила она.

Ответа не последовало.

Оля сделала еще одну неуверенную попытку:

— У тебя что там... компот... такого цвета? Ответ на этот раз последовал незамедлительно:

— Не твое дело, — и был сопровожден еще одним глотком, еще одним укусом шоколадки.

Оля опустила глаза и нахмурилась, и тут Варя (как «старшая из присутствующих здесь дам») решила вмешаться:

— А чего ты хамишь? Хамить не надо.

Берестень подняла на нее, как ни странно, совсем не наглые, а несчастные глаза:

— Слушайте, отстаньте вы все от меня, а? Я же к вам не пристаю.

Варя пожала плечами:

— Ладно, не буду.

Но через паузу все же добавила примирительно:

— Может, случилось у тебя что? Расскажи, все же лучше, чем коньяк глотать... с малышом на пару. Ему вредно, если ты не в курсе.

Берестень вдруг вскинулась, брякнула бутылочкой об тумбочку так, что из нее выплеснулся и запах на всю палату коньяк, и закричала, громко и злобно:

— Да не нужен мне он, малыш этот! Никому не нужен!

Наступила пауза. Мертвую тишину прервал голос мамочки Лазаревой, так и застывшей со своим глянцевым журналом, открытым на чьей-то ослепительной улыбке:

— А чего же ты на сохранение легла? Сделала бы аборт... Берестень, которая, судя по всему, все же хотела выговориться — хотя бы, чтобы на кого-то излить свое раздражение и обиду, —начала еще одну гневную тираду:

— А я в рейсе была! Срок пропустила! А потом сюда загремела — угроза выкидыша, кровотечение открылось! Диабет у меня! Ну и пусть бы выкидыш!.. Ну и черт бы с ним!..

Как будто не заметив ни злости, ни грубости Светланы, Варя спросила — ровно, буднично, почти светским тоном, как если бы они разговаривали за чашкой чая:

— В рейсе... Ты проводница? Берестень кивнула.

А Варя продолжила — все так же спокойно:

— Я тоже проводница. Бортпроводница, стюардесса... Матерью-одиночкой была... пять лет.

Это заявление вызвало новый приступ агрессии у Берестень:

— Да неужели? Мать-одиночка! Мать-героиня! А я — не буду матерью-одиночкой. И матерью тоже — не буду!

Мамочки замерли. И только Варя нашла в себе мужество задать простой и страшный вопрос:

— Откажешься?

Берестень молчала. Несколько секунд. А потом легла и повернулась на левый бок, спиной к присутствующим.

И тогда Оля Захарова начала тихо плакать. Варя, все еще внимательно смотревшая на проводницу Берестень, оглянулась на нее:

— Перестань, ты чего? Тебе нельзя, перестань... Все, все, тихо...

Но Оля, размазывая по лицу слезы, никак не могла остановиться. Она всхлипывала и вытирала все прибывающие слезы:

— Мне говорят, что я умереть могу... Что у меня болезнь, не совместимая с материнством... Она и с жизнью-то... параллельная... говорят... Рожать сначала вообще запрещали, теперь лежу вот... Дома уже восемь месяцев... Теперь здесь... Я пукнуть боюсь... А эта... Пусть она убирается отсюда! В другую палату! Сука...

Варя, заметив, как на последнее слово резко вскинулась Берестень, примирительно произнесла:

— Ну вот, еще перегрыземся все тут... Тихо, Оля. И ты тоже... Успокойся.

Варя встала с кровати, подошла к окну. Некоторое время смотрела в небо — серое, зимнее. «Погода летная», — машинально подумала про себя. Про себя... Варя обернулась к мамочкам — уже с улыбкой.

— Давайте я вам про себя расскажу.

Варя обращалась ко всем, и все, кроме снова отвернувшейся от них Берестень, ее слушали. Но Варя была почемуто уверена: она тоже слушает. Даже, может быть, внимательнее всех...

— Меня ведь тоже бросил... — грустно улыбнулась Варя. — Я не пила, конечно, но тоже думала — оставить, не оставить... Как жить — одной, как растить? У меня ведь двойня...

Мамочка Лазарева, отбросив в сторону свой глянцевый журнал, улыбнулась так широко, что, казалось, ее увешанные сережками ушки даже приподнялись:

— Ух ты, здорово... Сразу — раз и... два! Варя в ответ усмехнулась невесело:

— Мне тогда так не казалось.

***

Варя стояла на трапе и смотрела, как автобус подвозит пассажиров на ее рейс. Из автобуса первым делом вывалилась целая толпа высоченных молодых людей — судя по всему, баскетболистов.

Как-то неформально построившись, они начали подниматься по трапу, впереди солидно шествовал невысокий подтянутый мужчина средних лет. Он с улыбкой поприветствовал Варю неожиданно низким для его небольшого роста голосом:

— Здравствуйте, красавица! Принимайте гостей... Тридцать три богатыря... Все равны, как на подбор, с ними дядька...

— Неужели Черномор? — засмеялась Варя.

— Почти! — с веселым достоинством ответил мужчина. — Чернобров Василий Егорович. Прошу нас всех любить и особенно — жаловать: летим на чемпионат защищать спортивную честь Отечества.

— Обязательно полюблю, — весело заверила Варя, а поднимавшийся следом по трапу красавец-великан тут же подхватил ее шутку:

— Тогда только меня, пожалуйста. Я центровой... Варя посмотрела на него сначала сверху вниз, потом,

когда он преодолел все ступени трапа, — снизу вверх и ничего не ответила. Только подумала: «Хороший парень... Повезет кому-то...» Пассажиры проходили мимо нее, и для каждого у Вари находилась улыбка и какие-то приветственные слова. Она любила свою работу.

Так уж случилось, что не Варя выбрала ее, скорее, наоборот — профессия нашла Варю. Дипломированная переводчица, без пяти минут аспирантка и вдруг — выбрала небо! Почему, зачем, знали немногие. «Так уж получилось», — эту формулировку Варя употребляла чаще всего, если кто-то особенно настойчиво расспрашивал. Но недаром проверенная опытом поколений поговорка про то, что «все, что ни делается, — к лучшему», актуальна во все времена! Стюардесса — это оказалось именно то, что ей было нужно.

...Необходимость носить изящную форму позволяла ей всегда быть элегантной и... существенно экономить на нарядах.

...Удобный рабочий график и «вредность» давали возможность много времени проводить дома.

...О пенсии думать было еще рано, но и она обещала быть льготной, то есть — ранней, что само по себе неплохо.

И главное — приходилось быть все время на людях, а это значит — некогда задуматься, погрустить. Пожалеть себя, в конце концов...

***

Мамочки устроились поудобнее, даже Берестень слегка расслабилась под Варин рассказ. А та, кажется, увлеклась воспоминаниями:

— Почему все заигрывают со стюардессой? Форма у нас такая, что ли? Или потому, что половина стюардесс — блондинки? Не знаю... Я, например, по жизни — очень серьезный человек. На мне, конечно, не написано, что я закончила иняз, а я закончила. Знаю три языка. В аспирантуру хотела идти... Но кое-что помешало. Вернее — кое-кто...

***

...Посадка закончилась, командир корабля от имени экипажа поприветствовал пассажиров и самолет начал плавно набирать высоту. Варя и ее коллега Надя в своем отсеке готовились к обязательному инструктажу. Надя опасливо заглянула в салон, где спортсмены так и сидели, одной командой. Парни держались совершенно раскованно,

видно, сказывалась привычка к переездам — то и дело раздавались взрывы молодецкого хохота, которые, впрочем, тут же гасил своим басом Чернобров...

Надя повернулась к Варе:

— Шумные какие ребята... И здоровенные, блин... Метра два или три каждый... Что-то мне не хочется перед ними нашу «физзарядку» делать. Давай ты к ним, ладно, Варь? Ты же тоже спортом занимаешься. А, Варь?

Варя пересмотрела ассортимент соков на полке и, не отрываясь от этого занятия, кивнула Варе:

— Хорошо...

— А каким это ты спортом занимаешься, Барби? Не парашютным, случайно? — шутя спросил у Вари проходивший мимо пилот Володя.

— Каратэ, — невозмутимо ответила Варя.

— И какой у тебя пояс? — от неожиданности остановился тот.

Варя загадочно сощурилась, глядя на опешившего Володю.

— Я, Володя, уважаю мужское самолюбие. Так что тебе лучше не знать, какой у меня дан и какой у меня пояс. Но в обиду себя, в случае чего, не дам. Ну и тебя, если, не дай бог, придется, — закончила разговор Варя.

— Пойду, — еще секунду постояв, сказал Володя, так и не понявший, шутит Варя или говорит правду.

А Варя прошептала Наде на ухо:

— Сиреневый в розочках у меня пояс: я всего-то полгода, как каратистка...

Варя засмеялась и достала мобильник:

— Смотри, вот кто — настоящие чемпионы, — и включила видеозапись.

...Два пятилетних рыжих мальчугана в кимоно сделали характерное движение — резко отвели одну руку со сжатым кулаком назад, а другим кулаком нанесли прямой удар со специальным «каратистским» криком. У одного мальчика повязан ярко-оранжевый пояс, а у другого — зеленый...

Варя захлопнула крышку телефона, улыбнулась своим мыслям и с этой же улыбкой вошла в салон, где ее встретили дружные аплодисменты спортсменов. Она легко склонила голову и начала традиционный монолог:

— Мы рады приветствовать вас на борту...

***

Варин рассказ прервался по не зависящей от нее причине: в дверь палаты заглянула санитарка Прокофьевна:

— Тринадцатая! В столовую! Если кто стаканы брал — верните. Признавайтесь, брали?

Старушка по верхам, но бдительно оглядела все тумбочки. Однако искомые стаканы на тумбочках не наблюдались. Кстати, запретная бутылочка на тумбочке Берестень тоже не стояла.

Озабоченная сохранностью казенного инвентаря Прокофьевна закрыла дверь, и все засобирались на обед. Никто и не заметил, как Варя, проходя мимо тумбочки Берестень, захлопнула ее полуоткрытую дверцу: флакончик стоял там, между свернутой пеленкой и тюбиком зубной пасты...

***

Расположились за своим столиком, придирчиво заглянули в тарелки. Повздыхали по домашним разносолам и принялись за еду. А Варя продолжила свой рассказ:

— Как зайдут на борт самолета — все сразу холостяки! И ну, ухаживать...

***

Когда обычный инструктаж на случай аварии закончился, раздались дружные аплодисменты и голос симпатичного центрового:

— У нас коллективная просьба к вам, девушка. Не уходите надолго! Мы тут все высоты очень боимся.

Варя профессионально улыбнулась в ответ:

— Если кому-нибудь в самом деле станет плохо, кнопка вызова находится на панели непосредственно у вас над головой.

Но не успела Варя уйти, как тут же в ее отсеке загорелось множество лампочек. Она вернулась в салон и с кротким выражением лица обратилась сразу ко всем спортсменам:

— Слушаю вас.

— Простите их, милая девушка, — заговорил Чернобров, — это они перед чемпионатом так волнуются... Сейчас я их успокою...

— Ну что вы, это моя работа. Сейчас вам будут предложены охладительные... то есть прохладительные напитки, — чуть громче сказала Варя. — Позже будет подан легкий обед.

Когда Варя разносила напитки по салону, она обратила внимание, что два парня, сидящие рядом, очень похожи. На обратном пути она поняла, что братья не просто похожи, они — близнецы. И как будто солнце заглянуло в салон — так ей стало радостно и весело! Уходя в свой отсек, Варя еще раз посмотрела на близнецов и улыбнулась, теперь уже — только им двоим.

Ну, конечно, парни восприняли ее улыбку как проявление особой симпатии, и сидящий с краю центровой, энергичным дружеским хуком «успокоив» встрепенувшегося было брата, поднялся с кресла и проследовал к Вариному отсеку, где мгновенно начал атаку:

— Давайте познакомимся, девушка. Или вам нельзя на работе?

Варя пожала плечами:

— Я могу представиться, а на большее, боюсь, у меня просто не хватит времени. Меня зовут Варвара.

Красивый баскетболист не заметил, как за его спиной вырос брат, видимо, не смирившийся с навязанной ему ролью стороннего наблюдателя...

— Меня — Костя. С братом знакомить принципиально не буду, достаточно меня одного, чтобы в глазах не двоилось.

— Ну, вот еще, — тут же возмутился прибывший брат. — А может, я Варе больше понравлюсь? Я — Саша. Нападающий, кстати. Ну, не кстати, а просто — нападающий...

Варя улыбнулась обоим:

— Рада знакомству. И, между прочим, к близнецам у меня особое отношение...

Но напористый Костя и не думал упускать инициативу. Каким-то спортивным финтом оттеснив брата в сторону, он целенаправленно продолжал знакомство:

— Между прочим... А почему — Барби? Или это только для друзей в синей форме?

Варя сделала большие глаза, одним движением взбила светлые волосы, разбросанные по плечам:

— Куклу Барби видели? Не похожа?..

— Вы лучше! — успел вставить реплику не сдающийся без боя Саша.

Костя, демонстративно не обращая никакого внимания на поползновения брата, спросил:

— Здесь вам некогда разговаривать, это ясно. А может, вы к нам на матч придете, Варя?

Варя задумалась ненадолго. А потом пожала плечами:

— А знаете, могу. Мы в резерве будем стоять до завтрашнего утра... Да, могу! И Надю с собой возьму, если вы не против.

Саша и Костя, не сговариваясь, повернулись друг к другу и ударились правыми ладонями: получилось!

— Посвятим победу вам лично. Обещаю! — прижал руку к сердцу Костя. И брат подтверждающе кивнул.

Варя улыбнулась еще раз:

— Спасибо, мальчики. А теперь идите на места, скоро посадка...

Когда парни удалились, она налила себе стакан минералки и открыла одну из навесных полочек. Там, изящно расставив ручки, красовалась кукла Барби-стюардесса, на самом деле очень похожая на нее. Варя грустно подмигнула кукле и поправила на ней кокетливую пилоточку...

***

Варя вздохнула и продолжила рассказ:

— Мальчишки... Барби, кукла... Им и в голову не пришло, что перед ними — мать-одиночка, у которой на руках два пятилетних сорванца, «одинаковых с лица».

Оля Захарова осторожно, как будто боясь неосторожно обидеть, спросила:

— Варя, так твой муж — спортсмен?

Мамочка Лазарева, тряхнув головой с гирляндой сережек в ушах, со свойственной юности прямотой, уточнила:

— Кто-то из этих братьев? Кто?

Варя лукаво посмотрела на одну, на вторую... И улыбнулась подругам:

— Никто!

— А почему ты тогда про них рассказываешь? — удивленно подняла брови Лазарева.

— А без них ничего бы не было! Ладно, слушайте дальше... Вернее, что было еще раньше...

***

...Варя, с распущенными по плечам буйными светлорусыми кудрями, в коротком пальто, в сапожках-ботфортах, сидела на скамейке в сквере, в руках у нее нервно вертелась, как оранжевый пропеллер, гербера на длинном стебле. Она улыбалась, но не совсем естественно, а как-то нарочито, подчеркнуто беззаботно... При этом старательно смотрела в сторону, туда, где желтые клены уже сбрасывали листву на слегка поблекшие газоны, обнажая черные от частых дождей графические ветви.

На стоящего прямо перед ней высокого рыжего парня в черной кожаной куртке старалась не смотреть. Он даже немного наклонялся, стараясь поймать ее взгляд, но она упорно таращилась на живописный пейзаж, выдержанный в единой с парнем гамме — черное, рыжее, желтое...

— Барби, мне смешно оправдываться. Пойми, я — журналист, обширный круг знакомств — это часть моей профессии, издержки, так сказать... Я не виноват, что героиня моего репортажа оказалась симпатичной девчонкой. На тебя тоже, между прочим, многие оглядываются, — тем временем вдохновенно выступал рыжий. Его голос, со звенящими нотками юмора, как бы сдерживаемого смеха, действовал на Варю раздражающе.

Что бы он ни говорил, как бы ни витийствовал — факт оставался фактом: симпатяга Алексеев ухитрялся крутить романы одновременно с несколькими девчонками. Не понять этого после полугода знакомства могла только Варя, отличница Варя, у которой жизнь была расписана по минутам, у которой на свидания с Алексеевым были выделены редкие часы, у которой на жизнь были обширные планы, а для их воплощения нужно было учиться, а еще — работать, работать, работать... Вот она и работала! Училась, переводила, немножко репетиторствовала, готовилась в аспирантуру... Но от телерепортера Алексеева, от его чертова («профессионального», как он шутил по этому поводу) обаяния, от его сильных рук и веселых глаз,

от его головокружительной нежности Варя просто потеряла чувство реальности.

Но свет не без добрых людей: раскрыли глаза. И подвели доказательную базу — в виде конкретных имен, «адресов и явок»...

— Да, но я не ловлю каждый взгляд! — уже без всякой улыбки ответила на хвастливую тираду Варя.

— Ну хорошо, а я ловлю! Этот взгляд может оказаться лучшим кадром в передаче! — парировал Алексеев.

Варя опустила голову, испугавшись, что сейчас заплачет. Но вместо этого решительно встала и сказала то, что меньше всего хотела сказать в этот момент:

— Знаешь, ты все-таки как-то определись со своими

«лучшими кадрами». А потом позвони мне. Если захочешь...

Алексеев нахмурил густые, черные, несмотря на свою яркую рыжую масть, брови:

— А, по-моему, глупо ставить какие-то ультиматумы, Варя.

В его голосе явно просквозил холодок.

— А я вообще глупая. Ты ведь меня поэтому Барби зовешь? — дерзко вскинулась Варя. — Но я все же постараюсь, чтобы одной глупостью в моей жизни было меньше...

Варя встала, повернулась на каблучке ботфорта, как солдат из роты почетного караула, и, не оглядываясь, промаршировала до самого выхода из сквера...

***

— Легко быть гордой, когда одна. Когда не о ком больше переживать и заботиться, — горько сказала Варя, когда мамочки разнокалиберной стайкой возвращались из столовой в палату. Берестень шла замыкающей. Но по лицу ее было заметно, что она не упустила ни одного слова из рассказа Вари.

Оля Захарова спросила, любуясь грациозной, плывущей, как пава, Варей:

— Варя, а тебя так красиво ходить в школе стюардесс научили?

Варя засмеялась:

— Жизнь меня научила! — она взяла свою кружечку, которую несла в руках, и ловко водрузила на голову. Приподняла подол халатика и пошла, с гордо поднятой головой, ступая легко и плавно. — Представьте: по пацану на каждую руку, сумку через плечо, и каблуки, и глаз горит, и улыбка!

— Ты прямо королева, — засмеялась Оля и попробовала установить свою чашечку на макушку. Но чашечка скользила по волосам, не хотела становиться такой же фарфоровой короной, как у Вари...

— А чем мы не королевы, девчонки? Королевы! Королевыматери!

Варя мельком оглянулась на бредущую последней несмеяну-Берестень и добавила:

— Просто не люблю, когда меня жалеют.

***

...Жалеть себя она не разрешала никому. Долгое время и повода для этого не было: длинноногая красавица, у которой от поклонников отбоя не было, к тому же умница, звезда курса с радужными профессиональными перспективами. Кому бы пришло в голову пожалеть Варю? Да ей многие просто откровенно завидовали, о какой такой жалости могла идти речь!..

Но наступил день... Тоже осенний, но уже совсем не золотой, а просто мокрый, серый и ветреный, когда Варя пришла к зданию телецентра и с нарочито отсутствующим видом стала смотреть на беспрестанно спускающихся и поднимающихся по лестнице молодых людей.

Пробегающий мимо симпатичный паренек, замотанный длинным шарфом, с сумкой через плечо, окинув взглядом стройную фигуру красавицы, спросил:

— Девушка, а вы не меня ждете?

— Нет, не вас, — рассеянно ответила Варя.

— Варь, не узнаешь, что ли? — все же не унимался парень, подойдя ближе и оттянув шарф с лица.

— А, привет, Никита! — как бы очнувшись, ответила Варя. Это был приятель Алексеева. Старательно изобразив — улыбкой и голосом — беззаботность, уточнила: — правда, не узнала. Ты Алексеева не видел?

На лице у парня отобразилась целая гамма чувств — от легкого недоумения до, пожалуй, мгновенно пришедшего в голову смутного решения...

— А, ты не знаешь... Понятно. Алексеев сейчас очень далеко — в Южной Америке. Собкором уехал в Рио. В смысле, де-Жанейро... Повезло парню — срочное назначение. У нас это называется «Вариант «Золушка»... Я смотрю, ему вообще по жизни везет: с работой повезло, с девушкой — тоже...

Дальше притворяться Варя не смогла и просто молча качала головой, не находя, что на все это сказать... И когда слезинка все-таки упала с ее накрашенных ресниц, Никита понял, что перехватить романтическую инициативу у отсутствующего Алексеева, пожалуй, не удастся. По крайней мере, не сейчас: девчонка всерьез расстроилась. Он поправил свою сумку на плече и произнес:

— Но телефон у него прежний, — и зачем-то добавил, — хотя со спортом у него, кажется, все кончено.

***

— Вот так он исчез из моей жизни. Но кое-кто... уже заменил его... Только я еще не знала, кто именно... — подвела итог Варя.

— А ты ему не дозвонилась? — уточнила Оля. Варя покачала головой:

— Звонила. Много раз. Телефон в ответ говорил по-английски: абонент недоступен. «Ну, недоступен, так недоступен», — решила я...

— И сдалась? — подала голос молоденькая Лазарева. Варя посмотрела на нее и ничего не ответила. «Сдалась...»

Военно-спортивная терминология тут не очень подходила, потому что «сдалась» — это проиграла. А Варя себя никогда не считала проигравшей. Как раз — наоборот!

***

Табло в салоне давным-давно зажглось, объявляя о скорой посадке, но Костя, пренебрегая правилами, снова заявился в Варин отсек.

— Варя... А вы, правда, придете на матч? Варя кивнула:

— Да, скорее всего, приду. Сядьте на свое место, из-за ваших прогулок по салону у меня могут быть проблемы.

Костя с показной готовностью повернулся, чтобы уйти, и все же спросил:

— А потом мы с вами погуляем по городу? Варя пожала плечами:

— Хорошо, давайте погуляем! И Сашу с собой возьмем. Мне кажется, так будет веселее.

Костя озадаченно посмотрел на нее:

— Если вы думаете, что близнецы всегда ходят парой, то вы ошибаетесь... ровно наполовину.

Варя засмеялась:

— А я обожаю близнецов! Так, Костя. Гулять пойдем, но с одним условием: только втроем...

Костя хотел сказать что-то еще, но Варя уже совсем серьезно пресекла всякие попытки:

— Скоро прилетим. Пройдите в кресло, пожалуйста...

***

Когда в палату вошла Прокофьевна, вооруженная шваброй и ведром, казалось, ничто не предвещало грозы. Мамочки с интересом слушали Варин рассказ, и даже Берестень, по обыкновению отвернувшаяся от всех, казалась не такой уж колючей...

Ловкими движениями орудуя шваброй, Прокофьевна прокладывала путь чистоте. Чтобы чистота была безупречной, ловкая бабка двигала тумбочки, залезала в самые труднодоступные уголки.

Когда она сдвинула с места тумбочку Берестень, дверца распахнулась. Бутылочка выпала на пол, незавинченная крышка, предательски блеснув, отлетела, ароматная жидкость растеклась. Надо сказать, Прокофьевна все же растерялась. Чего никак нельзя было сказать о владелице спиртного. Та только покосилась на лужицу, однако не двинулась с места и попытки как-то исправить положение не предприняла.

Мамочка Лазарева не смогла удержаться и присвистнула.

— Так, — резюмировала Прокофьевна, — спиртное выношу согласно внутреннему распорядку.

Дважды промыв пол на «месте преступления», старушка двинулась к выходу. Затормозив у дверей, она все же решила высказать и личное отношение к происходящему.

— Береженого бог бережет, а небереженого — конвой стережет, — изрекла санитарка и закрыла за собой дверь.

Пауза затянулась. Варе не хотелось продолжать свою историю: всем было немного не по себе.

Что обозначала загадочная фраза Прокофьевны, обитательницы тринадцатой палаты поняли тремя минутами позже, когда дверь распахнулась и на пороге возникла медсестра Таня:

— Берестень, зайдите, пожалуйста, в ординаторскую. Берестень встала и, криво улыбнувшись почему-то одной

Варе, вышла.

***

Тем временем в соседней палате сидели другие четыре женщины и не менее увлеченно разговаривали. Тема разговора была такая актуальная, что равнодушных не было: народные приметы!..

Мамочка Васильева, молоденькая первородящая, за год, прошедший после свадьбы, еще не успевшая отвоевать независимость от свекрови, живущей в полном соответствии с Домостроем, здесь, в роддоме, вовсю пользовалась правом голоса. Ни большим опытом семейной жизни, ни поучительными примерами из повседневной женской практики не обладая, она щедро делилась с подругами познаниями, доставшимися ей от мамы, бабушки и примкнувшей к ним свекрови.

— Ой, девочки, слышала я одну примету. Беременным страшное кино нельзя смотреть. Ужастики там всякие...

Скептически настроенная жгучая красотка Дороганова не смогла удержаться от смеха:

— А что, вампир родится?

Васильева наморщила лоб и сделала рот подковой: ей не понравился комментарий.

— Нет, просто ребенок некрасивый будет.

Еще одна мамочка, экономист Шустова, тоже не готова была наобум доверять стилизованным под фольклор приметам:

— Ерунда. И вообще: что это за примета? Примета — это когда старинное что-то, а ты говоришь про кино... Смешно просто. Это как некоторые через высоковольтные столбы не ходят, знаете, с опорами такие, говорят — «чертовы ворота». А какие они «чертовы», если они электропровода держат? Юмор.

Васильевой не хотелось сдаваться:

— Ну не кино, мало ли что страшное бывает.

Четвертая мамочка, голубоглазая, чернобровая, в бирюзовом хиджабе, неторопливо очищающая ножом яблоко, произнесла, чтобы просто поддержать разговор:

— Угу, крокодил...

Фамилия мамочки была Аль Катран, и получила она ее от мужа-сирийца. А имя Лариса ей дали родители-белорусы, знать не знавшие, что их дочери в двадцать один год на роду будет написано принять мусульманство, выйти замуж за сирийского студента и родить ему троих детей...

Похожая на Кармен до увольнения с табачной фабрики, яркая Дороганова и тут не упустила возможности подточить зубки и заострить язычок:

— Во, точно, соседка моя, Анжела Леонидовна. Никакого крокодила не надо. Тот еще монстр... Я заметила: если с утра Леонидовну встретишь — удачи весь день не будет. Не приведи господи.

Экономист Шустова сходу подкинула конструктивную идею:

— А ты ей навстречу с пустым ведром! А?

Васильева, затеявшая интересный разговор, упускать инициативу не хотела:

— А вот беременную встретить — всегда хорошая примета. Хоть с ведром, хоть без ведра. К прибытку!

Шустова легко рассмеялась:

— Да, неувязочка... 2:1 в пользу крокодила!

***

Мамочка Винникова сидела на кушетке с натянутым на животике халатом, в белоснежных носочках. На лице у нее было написано радостное смятение. Все девять месяцев ожидания, как в песочных часах, стремительно истекают. Счет пошел на минуты...

Вера Михайловна сняла перчатки, бросила их в емкость с дезраствором. Она видела, как просветлело пестрое от веснушек круглое личико Винниковой. Совсем, совсем с другим лицом — бескровным, с искусанными от боли губами — привезли эту женщину глухим ноябрьским утром, и встревоженный муж все тер глаза, то ли борясь с недосыпом, то ли стирая слезы. И вот...

— Ну вот, видите, как все замечательно? Кесарево мы планировали на среду, а мальчик ваш сам сегодня решил родиться. Так что сегодня будет его настоящий день рождения, а не назначенный, как вы выразились.

Винникова махнула рукой и стала осторожно, по выработанной уже привычке, подниматься:

— Ой, господи, да мне уже все равно — назначенный или нет... Лишь бы все хорошо. Я так боюсь, Вера Михайловна...

Вера Михайловна покачала головой:

— Все, не надо больше ничего бояться. Малыш