Время несбывшихся надежд: 17 интервью с белорусскими журналистами о 1990-х

О КНИГЕ ИНТЕРВЬЮ И ПОЧЕМУ МНЕ БЫЛО ВАЖНО ЕЕ СДЕЛАТЬ

…Начало 2000-х. Я — новоподготовленный кандидат филологических наук — сижу за праздничным столом, накрытым, кажется, по случаю 8 Марта, на одной из кафедр факультета журналистики Белорусского государственного университета. Напротив меня - Борис Васильевич Стрельцов. Я училась у него, а теперь мы делим преподавание курса по теории и жанрам периодической печати: первые полгода я читаю «информационные жанры», а «аналитические» и «художественно-публицистические» преподает он во втором семестре. Предполагается, что для чтения этого курса я пользуюсь написанными им книгами. Но я опираюсь на западные материалы и информацию, полученную во время тренингов, проводимых западными специалистами, и даю лишь краткий обзор его подхода к делению журналистских текстов на информационные жанры. По-моему, это всем известно на кафедре, где я работаю, и многим на факультете. И, кажется, есть недовольные моим своеволием. За столом, по левую руку от профессора Стрельцова, сидит доцент Татьяна Владимировна Подоляк. Вижу, как, наклоняясь к нему, она громко шепчет: «Вот уйдете Вы на пенсию — и некому будет преподавать журналистику на факультете». Я слышу ее слова, и они мне неприятны…

После профессора Стрельцова, действительно, преподавать ту журналистику на факультете уже не будет никто и никогда. Вместе с ним с факультета ушла целая эпоха в истории отечественной журналистики — советская школа. Но еще раньше, в начале 1990-х, когда я была студенткой факультета, эта школа зашаталась. Первые признаки ее неуверенности в себе проявились в том, например, что из названия предмета по специальности — «Средства массовой информации и пропаганды», сокращенно СМИП, — исчезло последнее слово. В сборнике Свет и тени. Очерки и публицистика 80-х, опубликованном профессором Стрельцовым в 1991-м году, слово «пропаганда» в нейтральном контексте тоже, кажется, было употреблено в последний раз. Скорее всего, этот сборник был и последней профессиональной критикой литературно-публицистических произведений белорусских журналистов.

Новое время расчищало для себя площадку. Теперь понимаю, что именно в тот период и был возможен расцвет журналистики нашего нового времени. Просто все сошлось для этого. Советская школа была отвергнута. Но какое-то время она еще определяла письмо многих журналистов, воспитанных на ее требовании литературности и публицистичности, которая, по словам Анатолия Аграновского, не существовала без оригинальной авторской мысли. А с другой стороны была СВОБОДА. Та свобода, которая возможна только в первые годы после революции. Начало 1990-х, первые 4 или 5 лет и были именно тем временем — временем безудержного постреволюционного романтизма и безграничной наивности в суждениях, взглядах и поступках. Так что фраза «страна непуганых идиотов» героя Александра Абдулова в фильме 1991-го года «Гений» была констатацией объективного факта.

Дух свободы создавал ощущение, что невозможного нет, что исполнение мечты зависит только от нашего желания и вложенных усилий. Поддавшись этому всеобщему настроению, в декабре 1991-го мы, несколько моих однокурсников и других со-товарищей, выпустили первый номер первой белорусской феминистской газеты — «Женская газета», — которая к тому же еще издавалась на частные деньги. Опыта не было, знаний не хватало — мы учились по ходу дела. Помню, как-то нам удалось заполучить заказ на рекламу женского белья. Редакционный фотограф, выпускник радиотехнического института, провел съемки (где он нашел манекенщицу для этого — не помню). На наш взгляд, фотографии получились, а заказчица осталась недовольна. Показывая нам на запечатленное, она возмущалась: «Разве так снимают белье?!» — и учила: «Когда снимают белье, на нем не должно быть ни одной складочки. Если белье морщинит на манекенщице, оно должно быть подколото везде булавками. Кто захочет купить белье, которое плохо сидит?!» Тогда я восприняла этот случай как прокол в работе. Сегодня он кажется метафорой того времени и нас в нем: нарядные картинки глянцевых журналов представлялись нам «настоящей реальностью».

Период постреволюционной «вседозволенности» — как это всегда и бывает — сменился годами восстановленного контроля. Ко времени, когда этот разворот стал очевиден, в 1996-м году мы закрыли «Женскую газету». Я ушла в аспирантуру на все тот же факультет журналистики писать кандидатскую диссертацию о женских и мужских журналах. Потом в течение восьми лет там же преподавала. Несколько часов своего курса отводила обучению написания текста в жанре «новость» по правилам, принятым в западной журналистике. Получалось не сразу и не у всех.

С годами — и с разделением журналистов и масс-медиа на «государственные» и «негосударственные» — стало очевидно, что мы потеряли в журналистике. Из журналистских текстов ушла глубина, желание понять и, не насмехаясь над аудиторией, объяснить. Самым легким оказалось сохранить самое плохое из советской школы журналистики: пропагандистский задор. Но это — тема для другого разговора. А книга интервью «Время несбывшихся надежд» — о самых дорогих для меня годах, начале 1990-х в истории Беларуси и ее журналистики.

* * *

Этот проект — результат волонтерской работы. Без интервью, которые взяла моя коллега и соавтор Наталья Федотова, он никогда не состоялся бы. Я признательна Владимиру Цеслеру, который сделал дизайн обложки книги. Мое спасибо Наталье Головницкой за помощь в организации некоторых интервью. Я благодарна моим друзьям – супругам Renee & Herman Winick, Наталье и Юрию Тарадей, Reva Rubenstein, а также Larry Diamond — за финансовую поддержку издания книги.

* * *

Наталья Федотова взяла интервью у Марины Беляцкой, Александра Вольвачева, Александра Класковского, Петра Марцева, Дмитрия Подберезского, Александра Улитенка и Сергея Шевцова. Интервью у Семена Букчина, Юрия Дракохруста (по скайпу), Елены Молочко (по скайпу), Иосифа Середича, Александра Старикевича (по скайпу), Алексанра Федуты (по скайпу) и Вячеслава Ходосовского (по скайпу) взяты мной. Людмила Маслюкова, Игорь Осинский и Сяргей Дубавец ответили письменно на присланные им вопросы.

Наталья Кулинка, сентябрь 2013

ПОЧЕМУ Я УЧАСТВУЮ В ЭТОМ ПРОЕКТЕ

Этот проект для меня связан в первую очередь с желанием высказать признательность профессии. И высказаться.

В 1994-м году я поступила на журфак БГУ, приехав из провинции. Тогда невозможно было предвидеть, что моя пора студенчества, максимализма, восторженности совпадет с одним из самых благодатных периодов белорусской журналистики. В 1990-х я только начинала узнавать профессию и пыталась схватить журналистскую удачу «за хвост», как обычно принято среди молодых да ранних. Внятно запомнилось ощущение азарта, вседозволенности, которым было пронизано то время. «Время дилетантов и авантюристов», как тонко определяет его в этой книге Юрий Дракохруст.

На собственном опыте мне довелось узнать царившие тогда открытость и доступность общения с политиками высокого ранга. В 1995-м одно из первых своих интервью я записала со Станиславом Станиславовичем Шушкевичем. Понятно, для него этот разговор был проходным и малозначимым. Вместе с тем, при всех регалиях и заслугах Шушкевича, он нашел время и возможность ответить на вопросы студентки журфака. Потом у меня будут десятки интервью с людьми знаменитыми и не очень, но встреча со Станиславом Станиславовичем запомнится как успешный почин в этом жанре. Через много лет, когда будет готовиться материал этой книги, я узнаю, что интервью с Шушкевичем не только для меня стало своеобразным благословением в профессии…

В 1996-м году на одну из учебных практик я пришла в свежесозданную «Белорусскую газету». Редакцию отличала демократичная, сосредоточенная атмосфера и невозмутимость Александра Вольвачева, которому удавалось быть главным редактором, абсолютно лишенным пафоса и апломба. Мою практику «курировал» Виктор Дятликович, который через несколько лет уедет в Москву работать на телеканал ОРТ, а позже станет редактором отдела политики в журнале «Русский репортер». Однажды, вычитывая мой очередной текст, он произнес примерно следующее: «Каждый человек напишет в жизни ровно столько, сколько должен написать. Не больше, но и не меньше». Эта простая фраза стала для меня откровением и многое объяснила о профессии, о скорости существования в ней. Я перестала суетиться за журналистской удачей. Взяла себе за правило писать не много, но так, чтобы каждый текст мог стать полноценным высказыванием. Хотя отчетливо понимала, что к журналистике такой подход имеет мало отношения.

Думаю, благодаря тем сторонам, которые были проявлены в журналистике 1990-х, мне удалось уловить суть этой профессии. Не возникло никаких сомнений, что журналистика — это универсальный способ познания жизни. И еще мне крепко повезло с людьми, которых я встретила и узнала в те годы благодаря журналистике. Они научили меня главному — не уставать задавать вопросы.

Наталья Федотова, май 2013

МАРИНА БЕЛЯЦКАЯ

Марина Беляцкая неподражаема в жанре интервью. В рубрике «Нестандарт», которую она вела в «Свободных новостях», ей удавалось уловить и передать нюансы настроения и даже характера своих визави. В одном из таких интервью она написала: «Ну как передать словами выражение лица, жесты, паузы и улыбочки или, наоборот, здоровый веселый смех, удивление и заинтересованность? Впрочем, давайте попробую». Говорит, что когда увидела на телеканале НТВ «Школу злословия» с Толстой и Смирновой, то стало страшно обидно, и мелькнула мысль: «Интересно, когда они начали — до «Нестандарта» или после?» Ясно, что они не у «Свободных новостей» идею украли. Но и не мы у них».

Марина считает, что журналистике можно научиться. Главное — задавать правильные вопросы, взять верный тон, не просто слушать — слышать ответы. И действительно интересоваться темой. Не материалом, а темой.

Первые представления Марины о журналистике были самыми радужными. Школьницей писала статейки в «Знамя юности». Маму, учительницу русского языка и литературы, часто приглашали на радио вести тематические лектории. И Марине казалось, что это так интересно: сидеть в студии, говорить в микрофон — и тебя слышат все. Подумала, что когда-нибудь сможет, как мама, сидеть на радио и вещать, о чем захочет. Но, закончив в 1981 году факультет журналистики Белорусского госуниверситета, по распределению Марина Беляцкая попала в газету Минского автозавода «Автозаводец». «Вещать» пришлось про вагранки и опоки…

«Приходишь на завод — вокруг все гремит. Орешь на ухо мастеру или рабочему, и он в ответ чего-то орет. И ты даже не можешь запомнить слова, которые тебе говорят. Записать не успеваешь и почти ничего не понимаешь. Диктофонов-то не было!» — вспоминает она.

От такого расклада Марина была в шоке. Когда представляла, что теперь всю жизнь будет этим заниматься, ее охватывала паника: «Господи, что я натворила! Что это за профессия?» Даже решила, что «карьера» ее закончена и нужно уходить из журналистики.

Но однажды Марина Беляцкая пришла к бригадиру в цех металлических изделий, и он преподал мастер-класс на все времена. Начал рассказывать: «Во-о-от, значит: нету запчастей, того-этого нету, план не выполняем, не получим премию, в общем, все хреново». Так, прямым текстом, с матерком, все ей и поведал. Она опешила: «Как же я напишу обо всем этом? Нельзя, наверное, про такое писать?» «Можно, — ответил он, — потому что виноваты не мы, а Ярославский автоагрегатный завод!» И продолжил: «Слушай дальше! В конце квартала они тоже захотят получить премию и все задолженности нам отдадут. И ты напишешь, что, мол, газета выступила с критикой — и вот результат!»

Именно после разговора с этим рабочим Марина по-другому посмотрела на свою профессию. И поняла, что главное в ее деле — понимать, о чем пишешь и зачем. Постепенно втянулась. После декрета стала работать редактором радиогазеты на том же автозаводе.

Все изменилось в 1989-м году. Однажды к проходной завода с рупором пришел Зянон Пазьняк. Он выкрикивал какие-то лозунги, Марина ходила смотреть, как митингуют рабочие. Начинались «любопытные времена». В автобусах люди ездили с радиоприемниками: слушали XIX партконференцию, начали узнавать имена членов Политбюро… Марина уверяет, что если бы тогда ей кто-то сказал, что мы станем жить, как сейчас, она ни за что не поверила бы.

Но самой принимать участие во всем этом ей не довелось. В конце 1990-го она ушла во второй декретный отпуск. Ушла в одной стране, а вернулась в другую. В другую страну и другую журналистику.

В начале 1990-х Вы были в декретном отпуске. Как и когда Вы вернулись в профессию?

Марина Беляцкая: В 1994-м году началась предвыборная президентская кампания, и моя подруга Лариса Саенко, которая тогда уже работала в «Рейтер», говорит: «Хватит сидеть в декрете. Завтра будет учредительная конференция Союза предпринимателей, ты должна туда пойти. И не будь дурой, не упускай место». Помню, я пришла, там куча народу, все эти предприниматели: Калинин, Мацулевич, Потупа. Я их видела первый раз в жизни. О чем они говорили, не задумывалась. Я хорошо училась в школе и могла быстро конспектировать. Записала все, сократила, выбрала главное и свела воедино. Карягин назавтра говорит: «О, как хорошо! Мы тебя берем пресс-секретарем». А вице-президент Союза Сергей Пирожник подарил диктофон — редкость по тем временам. Буквально через месяц началась первая предвыборная президентская кампания. Карягин участвовал в ней и собирал подписи для регистрации в качестве кандидата в президенты. Потом начались перманентные выборы: в парламент, в горсовет… Так я совершенно случайно прикоснулась к политике. Ко мне стали обращаться предприниматели, которые хотели попасть в депутаты, мол, напиши про меня. И — пошло-поехало… Я стала много писать. Честно говоря, никогда раньше не подозревала, что смогу писать что-то стоящее. Впрочем, многие мои коллеги не уверены были в том, что можно писать так, как писала я. Мне даже в некоторых редакциях говорили: «А мы так не пишем!» или: «А ты не стесняешься вот так себя выставлять?» Но я не умела (и не умею по сей день) писать так, как в те времена было «надо». Слово «формат» до сих пор меня пугает. В «Автозаводце», где я работала до декрета, никого не интересовало, как именно ты пишешь, — лишь бы писал. А сейчас мне кажется, писать можно как угодно, лишь бы это читали.

В чем главное отличие журналистики советских времен и 1990-х?

М. Б.: Во время выборов 1994 года царил дух авантюризма. Все происходило впервые. Никто не мог себе представить, что вот это незыблемое — в лице Кебича — можно убрать и заменить чем-то другим. Думаю, людьми (и политиками, и электоратом) в первую очередь руководил азарт — уберите, уберите их! Что будет потом, никто не представлял. И уж тем более не думали о том, что почти все, кого хотели убрать, как раз останутся — в качестве чиновников, бизнесменов и общественных деятелей. Зато было разрешено все: пиши — не хочу, митингуй, зарабатывай! И это всех пьянило. Тут свалилось на наши головы все: борьба кланов и интересов, вдруг пресса стала «четвертой властью». Демократия! «Жыве Беларусь!», приватизация — все в кучу. Но иного и быть не могло: царила детская болезнь «правизны». И это было увлекательно. А если ты еще сам в этой куче задействован, то почему бы не поучаствовать в истории? Тогда появилась возможность проникать в разные, даже совершенно «закрытые» сферы, организовывать для членов Союза предпринимателей любые материалы. Я чувствовала, что это мое.

А Карягин как-то участвовал в предвыборной журналистской кухне или он Вам полностью доверял?

М. Б.: Во время президентской кампании доверял полностью. Единственное, когда выходил материал, он периодически ругался. Однажды я уговорила знакомого написать «о нашем кандидате», и тот выдал целый «подвал», назвав Владимира Николаевича «темной лошадкой». Карягин очень разозлился: «Ты что написала?» Я ему: «Владимир Николаевич, это же российская газета! Вы разве не понимаете? Масштаб! За вами практически никого нет, а люди будут думать: все не так просто, за ним какие-то силы, а иначе почему в такой крупной газете пишут — темная лошадка?» Карягин очень неглупый человек, успокоился и махнул рукой. А через день опять был чем-нибудь недоволен. Он слегка суматошный, ну и я не подарок. С ним мне было сложно работать. С ним хорошо дружить и сотрудничать, что я потом с удовольствием и делала.

Как работалось с предпринимателями? В чем была суть работы?

М. Б.: Я включилась в работу пресс-центра и сразу познакомилась с огромным количеством людей, многим из которых были нужны разного рода тексты и эфиры. Пришлось покрутиться. Тогда председателем радиокомитета был Сергей Булацкий, однокурсник моего мужа, который, к слову, был свидетелем у нас на свадьбе. Радиокомитет был моим! Зимовский, кстати, тогда работал на радио, во всяком случае, я его часто там видела. Ядринцев вообще был радист, «прописанный» у меня в пресс-центре. Тогда все друг друга прекрасно знали — у нас же очень маленький мирок. Это было время, когда можно было по-дружески зайти и сказать: «Нужно такой материал поставить». Просто так поставить, если текст хитро написан (это называют теперь «скрытый пиар»), или… назвать сумму. Не секрет, что любые выборы — это деньги. В этом нет ничего постыдного и плохого. На выборах журналисты не должны работать на общественных началах, потому что выбрали — не выбрали, а люди РАБОТАЛИ. Одно дело, если кто-то участвует в кампании как волонтер и потому агитирует, будучи членом (сторонником) какой-то партии. Другое дело журналисты. Журналист — это профессия, от которой, к тому же, на выборах много зависит. Я считаю, это аморально, когда кто-то рассчитывает получить пиар и последующие дивиденды в виде депутатства даром. С какой стати? Если тебе есть что сказать людям — говори, совершай поступки, об этом и так напишут. Но если нуждаешься в дополнительной «раскраске», имей соответствующую статью расходов. После выборов пришли будни: работа по расширению Союза (я распространяла информацию об этом), конференции (писала отчеты или делала из происшедшего информационный продукт), брифинги (придумывала информационные поводы), форумы — приглашала журналистов и следила за тем, чтобы отписались. Международные экономические форумы, пожалуй, самое интересное из всего, что мне запомнилось за короткое время, проведенное в Союзе предпринимателей. Это была возможность пообщаться со знаковыми людьми: экономистами и политиками вроде Валенсы и руководителей государств — Прунскене, Бразаускаса, Квасьневского.

Что Вам из этого опыта пригодилось в дальнейшем?

М. Б.: Поскольку предприниматели — люди самых разных профессий, я научилась писать на любую тему и разговаривать с человеком любой специальности и статуса: артист, владелец казино, физик, фермер, чиновник, министр-неминистр — мне сейчас неважно. Это важно только на этапе подготовки к беседе — надо быть элементарно в теме и знать, зачем, собственно, разговор. Еще работа у Карягина научила из ничего создавать информационный повод. Нужно же было словесно «продавать» журналистам деятельность Союза. Для этого приходилось тормошить членов Союза в поиске подходящей темы и потом ее еще препарировать, раскрашивать и развивать, чтобы она хоть в три строки, но каждый день попадала в агентства, на радио и в газеты. Иногда я так распиналась, уговаривая кого-нибудь о нас написать, что сама диву давалась, как все и впрямь славно складывается в новость или даже тему. Это было почти по Михалкову — как мужик корову продавал.

Расскажите, какие события привели Вас в редакцию «Свободных новостей»?

М. Б.: В 1998-м году я потеряла московскую работу, на которую очень рассчитывала. Я надеялась делать белорусское приложение к журналу «Салон». Уже прошли предварительные беседы с москвичами. На последние деньги был куплен дорогой по тем временам компьютер… Как вспомню — так вздрогну. Накануне дефолта переговоры приостановились, и все пошло прахом.

Как раз в этот момент я рассталась с мужем. На руках двое детей, кот, собака и рыбки. Компьютер красуется без дела, а еда стремительно заканчивается, денег — ноль. Срочно надо было что-то предпринимать. Я зашла в «Свободные новости» за компанию с подругой — у нее там были какие-то дела. Наткнулась на Улитенка. Вид у меня был несчастный. Побитый даже. Мы с Александром Леонидовичем не были особо знакомы, но по журфаку и пресс-центру, конечно, знали друг друга. Он спрашивает: «Ну что мы тут ходим?» «Ничего, — говорю. — Может, нужно что-то написать? Я бы написала». А сама чувствую, красная, как рак. Думаю, он тогда все понял про моих котов-собак голодных… Одним из первых текстов, который я написала для «Свободных новостей», был опус о мансардах старых домов — почему жильцы не могут получить их в собственность. Я жила на последнем этаже в доме на ул. К. Маркса, всю жизнь в ожидании капремонта. Мы все тогда хотели в процессе реконструкции захапать мансарды. Многие думали, что это реально — доплатить, самим отремонтировать и иметь двухэтажную квартиру! В общем, я об этих мансардах тоже мечтала. Поэтому и решила все разузнать и заодно написать для Улитенка «хорошую статью» — совместить полезное с приятным. Соседи с нетерпением ждали результатов моих изысканий. («Свободные новости» ж все читали!) И поскольку меня эта тема шибко интересовала, я действительно написала хорошо, самой понравилось. Улитенок тут же поставил в номер. Не в «Свободные новости», а в «Столичную» — новая, вроде дочерней, газета была. Потом я снова писала что-то, приносила и это ставили в «Столичную». Через месяц Улитенок уже официально сказал: «Пиши, — говорит, — что хочешь». Я ушам не поверила. Он сказал то, о чем я мечтала в 80-х.

Вам важно получить одобрение своего текста? Вас в редакции хвалили за написанное?

М. Б.: Поначалу меня хвалили только наборщицы Лиза и Валечка: «Ой, Мариночка пришла!» Мне было очень приятно. Стиль-редакторы молчали, но поглядывали слегка исподлобья.

Я их в первое время побаивалась — однажды слышала, как Татьяна Григорьевна, интеллигентнейшая женщина, повысив голос, «морозно» чеканила кому-то: «Так нель-зя пи-сать!!! Так не говорят! Так не думают!» Потом она и мне иногда такое же выдавала, и поделом — не было ценнее совета. На «Столичную» тогда работал весь состав «СН». Это был потрясающе хороший, почти семейный коллектив. Все сидели в одной большой комнате, вроде ньюс-рума, и наборщицы, и журналисты. Журналисты — в основном одни молодые мужики. Когда я приходила с очередным текстом, они начинали: «Ой, пришла Бе-бе-бе-ляцкая…» Они так, вроде шутя, издевались, а я только смеялась в ответ. Я их всех обожала, потому что была абсолютно счастлива: наконец делаю то, что действительно хочу. Поначалу у меня там даже места своего не было. Но и это не печалило. Я и без стола, думаю, уже была на своем месте.

Есть мнение, что зависть — это профессиональное качество журналиста. А Вы зависть коллег ощущали?

М. Б.: Наверное, да. Но не в «Свободных новостях». Это чувствуешь — по глазам, по поступкам, по ситуациям. Когда тебя явно знают, но делают вид, что не знают. Но я не хочу на эту тему говорить, потому что нужно приводить примеры, а вдруг я не права. Я могу сказать субъективно, что я такая прекрасная и мне завидовали. Хотя и дураку понятно, что если кто-то написал хорошо и ты думаешь: «Ах, если б я так написала!», то это и будет зависть. Если есть такая зависть — дело житейское. Главное, ничего дурного не предпринимать.

Идея рубрики «Нестандарт», которую Вы вели в «Свободных новостях», была Вашей или Вам предложили такой формат интервью?

М. Б.: Эту рубрику мы с Улитенком вдвоем придумали где-то в конце 1999-го. Мы ехали с ним куда-то на машине, и он сказал: «Давай ты сделаешь вроде того, что Федута делает». Я не поняла: а что он делает? «А вот всем задает наглые вопросы, наслаждается, когда ставит в тупик. Посмотрим, как он сам в такой манере сможет защищаться». Я говорю: «Ага, и заранее предупреждать, что я могу задавать любые вопросы, но чтобы вариант «сам дурак» был предусмотрен: ну, чтобы собеседник был уверен, что все его аргументы попадут в интервью». Стала я на эту тему думать. Название пришло в голову в этот же день — Улитенок одобрил. «Обкатать» новую рубрику мы решили на Олеге Карповиче, нашем художнике. Это было — караул! Карпович переписывал материал десять раз. Когда уже была вычитана корректура, он снова лез в текст: дописывал, исправлял. Газета уже уходила в типографию, а Карпович все бегал: «А давай тут и тут еще подправим!» Вторым был уже Федута. Я с ним до этого интервью не была знакома. Одно дело — знать человека по газетным публикациям, а другое — разговаривать лично. Говорили мы долго. В итоге Александр Иосифович разозлился, пригрозил Гаагским судом и удалился. В Гаагу я с ним, увы, не съездила, но на примере Федуты решила, что надо народу о героях сначала порассказать, какие они были во время интервью! А заодно можно втиснуть и некоторые моменты, которые не поместились в интервью, они характеризуют человека. Потом появились некие отступления и «объясниловки», ремарки и пр. Рубрика сама стала обрастать всякими новшествами. Бывает, говоришь с человеком, имея набор некой информации. Думаешь — вот он такой-сякой, написал или сделал какую-то глупость. И вдруг в разговоре выясняются детали, и ты понимаешь: есть объяснение, почему он так поступал. И начинаешь чувствовать этого человека — его самого, его мотивацию и даже соглашаться с ним!

Поэтому Вы всегда обращали внимание на детали?

М. Б.: Да. Они многое объясняют. Человек в разговоре иногда не хочет раскрыться, но ты видишь, что он растерян или у него проступила слеза. Любая мелочь имеет значение, если ты хочешь понять личность. Мы все созданы из деталей. Если кто-то ходит с такими ногтями, как у меня сейчас, из этого тоже можно извлечь информацию. Почему у меня такие ногти? Потому что есть домик в деревне и мне страшно нравится копаться в земле.

А сегодня я не успела привести руки в порядок. Начни расспрашивать в этом направлении — и получишь жирный штрих к пониманию меня. Так с каждым человеком. Мы не можем существовать только в своем мозгу — как мы себя видим или хотим видеть. Однажды Томкович привел в редакцию студентов-журналистов и указал на меня: «Вот сидит живая Беляцкая». А я ляпала в этот момент по клавишам в совершенно ужасном виде. Я когда пишу или разговариваю на интервью, совсем не слежу за собой: постоянно волосы тереблю, они у меня все время дыбом. Студенты эти на меня уставились в полном изумлении. Что они обо мне подумали? Страшно представить. А ведь я люблю, когда человек ухожен и всякое такое. Но… Вот вам и деталь. Было время, меня в редакции фотографировали в момент интервью — проявлялось вообще забавное. Например, с Ханком мы говорили — он меня так уболтал! — и на фото я что-то ему доказываю, сидя на столе! Я и не заметила, как там оказалась! Я, как и любой другой человек, существую отчасти в том виде, какой вы меня сейчас воспринимаете. Или какой ежедневно видит меня любой другой человек. Да, есть и мое внутренне «я». Но только в совокупности формируется взгляд на личность. Мы не можем сами придумать себе образ и считать, что это единственная истина и все должны быть с этим согласны. Поступки и мысли многое говорят о нас, хотим мы того или нет. Одежда, увлечения, друзья, семья, кабинет, вещи в сумке, способность или неспособность совершать что-то безумное, мотивации разного рода, любые мелочи — все характеризует.

Как Ваши собеседники реагировали на такой интерес к деталям?

М. Б.: С энтузиазмом. Я разговаривала с одним депутатом — сам через кого-то напросился в «Нестандарт». Во время беседы он явно волновался, демонстративно достал сигареты «Мальборо» и положил пачку по центру пустого стола. Курил беспрестанно — в маленьком кабинете дым столбом. Я слушала, задавала вопросы и машинально следила за тем, как он вытаскивает из пачки сигареты — одну за другой: курит, тушит в пепельнице и новую вытаскивает. Вот сигареты кончились, и я вздохнула с облегчением. Но он полез в ящик стола и вытащил другую пачку — «Вест». И стал дымить из нее. Я с тоской следила, как заполняется пепельница, и уже подбирала момент, чтобы прекратить это мучение. И вдруг до меня дошло, что все окурки в