Отголоски войны

I.

Чудовище Лондон ложился на покой. Часы церквей и отелей на Странде показывали три-четверти первого; была осенняя лунная ночь. Через окна запертых пивных видно было, как слуги с заспанными глазами и с тряпками в руках смывали последния пятна со стоек. Странд населен был в этот час только полицейскими, осматривавшими двери магазинов, и запоздалыми омнибусами, которые спешили домой; медленно проезжал воз ломовика, выехавшего в ночной путь. Во дворах двух больших отелей стояло несколько карет, поджидая своих знатных господ. На панелях между Альдвичем и Чаринг-Кросом было не более двадцати человек вместо двадцати тысяч, проходящих там среди дня. Огромный город как бы утомленно вздыхал, говоря: «попробую уснуть, но не знаю, удастся ли».

В числе редких пешеходов был также Филипп Мастерс, коренастый человек, лет тридцати; он уже кое-что пережил в жизни и судьба готовила ему еще большие испытания. Он медленно шел по направлению от Чаринг-Кроса, остановился на минуту перед ювелирным магазином, освещенным для соблазна громил, затем перешел с южной на северную сторону у Веллингтон-Стрита и направился в Альдвичу. С обеих сторон возвышались роскошные белые, как мрамор, новые дома, и Филипп удивлялся, как естественно удивляться людям в его положении — откуда берутся деньги, чтобы так быстро воздвигнуть белые дворцы, предназначенные только для роскошной и веселой жизни.

У Филиппа было в кармане только шесть пенсов; все свое имущество он нес в маленьком черном саквояже, и сам теперь изумлялся тому, как это среди города, где двенадцать тысяч фунтов стерлингов тратится в день только на разъезды в кэбах, он очутился без приюта на ночь и без всяких видов на то, чтобы что-нибудь прибавилось к его шестипенсовику. А было время, когда он бросал извозчикам по пол-кроны на чай. Мать его умерла при его рождении, а отец — несколько месяцев спустя, и он вырос на попечении своих двух опекунов; когда он достиг совершеннолетия, они вручили ему шесть тысяч фунтов и дали много полезных советов. Они очень разумно воспитали его, не посылали его в школы и университеты, а доставили ему место в хорошей книготорговой фирме, и в общем сделали для него все, что могли. Но они не научили его следовать хорошим советам, не внушили ему любви к книгоиздательскому делу и не уберегли его от соблазна биржевой игры. Поэтому, по прошествии шести лет, он не только отказался от книгоиздательства и пренебрег почти всеми их советами, но и потерял почти все свои шесть тысяч фунтов. У него было много качеств, он был даже философом в жизни и многое понимал — но, к его несчастию, он родился с дырой в кармане, которую никак нельзя было зашить.

В двадцать семь лет он потерял почти все, кроме спокойствия духа и веры в людей. Он пробовал браться за самые разнообразные занятия, начиная от службы в страховом обществе и до должности клубного секретаря, но ни одно из этих занятий не соответствовало его призванию. Может быть, ему следовало бы уехать в колонии, и там бы он нашел дело, соответствующее его способностям,— но ничто не звало его туда. Ведь не все те едут в колонии, которые могли бы составить там свое счастье. Пикадилли полон колонистов, которым следовало бы ехать в Канаду. Он дольше всего пробыл на своем последнем месте помощника директора и преподавателя в школе японского бокса, «джиу-джитсу», так как был хорошим атлетом. Но и там ему не повезло. В школе учился какой-то герцог, и во время одного сеанса борьбы Филипп сломал ему руку; а так как хозяин школы очень дорожил своим аристократическим учеником, то Филиппу пришлось отказаться от места.

Это случилось две недели тому назад. С тех пор Филипп Мастерс тщетно искал другого применения своим талантам, и хотя он еще не дошел до того, чтобы открывать дверцы карет при разъездах из театра, не продавал вечерних газет, не пошел в солдаты, и не предпринимал еще ничего, что полагается людям в его печальном положении, но уже был близок к отчаянию. Мысль о том, что ему нечего есть, сначала только удивляла и забавляла его; но теперь она была ему уже неприятна.

Он внутренне говорил себе: «Не может быть, чтобы это я блуждал по Лондону. Не может быть, чтобы я умер с голоду или стал просить милостыни». Так рассуждают про себя все люди, очутившись в безвыходном положении.

Он повернул на Кингсуэ, огромную артерию, которую прорезали лондонские архитекторы-хирурги, но в которую кровь городской жизни еще не научилась вливаться. Двойной ряд фонарей величественно тянулся до Гольборна; с одной стороны улицу окаймляли гигантские плакаты лондонских театров или рекламы всевозможных целебных средств; с другой стороны виднелись обломки домов, срезанных ножом хирурга-архитектора, как гильотиной. Очутившись среди этой величественной пустоты, Филипп остановился. Он искал один новый дом, где сдавались меблированные комнаты. Точного адреса он не знал; ему только сказали, что дом этот находится в одной из боковых улиц в западу от Кингсуэ. Он оглянулся и увидел костер ночного сторожа, горевший ярким красным пламенем, который боролся с желтым светом газовых рожков; по середине улицы виднелись красные фонари; они свидетельствовали о том, что улица разрыта и там прокладывают трубы. В свете костра двигались две фигуры. Продолжая медленно подвигаться вперед, Филипп внутренне спрашивал себя, хватит ли у него духа справиться у сторожа о доме, куда он направлялся. Он не мог решиться и, приблизившись в костру, перешел на противоположную сторону улицы, в то время, как убеждал себя, что следует подойти к сторожу. Но тут случилось нечто неожиданное.

— Эй, пойдите сюда!— крикнул сторож, который стоял теперь один у костра и казался несколько возбужденным.

— Что?— спросил Филипп.

— Идите сюда!— крикнул сторож.

«Неужели я похож на бродягу,— подумал Филипп,— что он так бесцеремонно зовет меня?»

Но он все-таки пошел на зов. Сторож был человеком средних лет и скорее худой. На нем было пальто, а поверх него еще плащ.

— Вы ищете работы?— отрывисто спросил он Филиппа, предварительно разглядев его. Он был давно ночным сторожем на лондонских улицах, и сравнительно хорошая, хотя и потертая одежда Филиппа ни на минуту его не обманула. Он понял, с кем имеет дело.

Филипп не умел лгать, и потому сказал правду.

— Послушайте,— сказал сторож.— Посидите у меня в будке, не давайте погаснуть огню — и за это получите целый шиллинг.

— Согласен,— ответил Филипп.— Вам разве нужно уйти?

— Мне только что пришли сказать, что жена заболела, и я пойду взглянуть, что с нею.— А живем мы далеко — в Блумсбюри. Я-то, конечно, все равно бы пошел, если бы и не было заместителя. Да увидел, что человек без дела — вот и предложил. Только держать ухо востро!

— Оставьте мне плащ,— сказал Филипп.— А что я должен делать?

— Караулить,— сердито сказал сторож, и сейчас же ушел.

Филипп, завернувшись в плащ, стал сторожить Кингсуэ. У него неожиданно оказался дом и свой собственный очаг. Он стал обшаривать углы и наткнулся на кружку с чаем и на узелок в красном платке. Конечно, это ему не принадлежало, и пользование едой не входило в условие. Еда принадлежала честному человеку, у которого случилось горе в семье. Взять все это — значило ограбить бедного человека. Но все же, после нескольких минут, Филипп принялся за еду,— он чувствовал только голод, и совесть его молчала. Голодный человек хотя и не скажет неправды, но способен украсть.

По улице быстро проехал кэб, в то время как Филипп грел чай.

— Не обожги пальцев, Чарли!— крикнул кучер, подражая женскому голосу, проехав мимо него. Филипп ответил шуткой, стараясь подделаться под тон настоящего ночного сторожа, и так как кучер ничего не ответил, то Филипп был доволен успехом. Он стал пить чай. Потом на горизонте показался полисмен, и он решил завязать с ним разговор. Но когда тот приблизился, Филипп все-таки испугался, и вернулся в свой домик, делая вид, что задумался. Может быть, под влиянием того, что он съел половину мясного пирога, пол-ковриги хлеба и выпил кружку чая, а может быть просто от усталости, Филипп не долго просидел в задумчивости; через несколько минут он заснул. По прошествии некоторого времени, продолжительность которого он не мог определить, Филипп проснулся и почувствовал себя очень виноватым. Он заснул на сторожевом посту и заслуживает расстрела. У него было даже особенно тяжело на душе — точно по близости произошло что-то, чему следовало помешать. К тому же огонь почти совсем догорал.

Он поправил шляпу на голове, закутался в плащ и вышел на разведку. Будка его стояла на углу Стрендж-Стрит и Кингсуэ, и вдоль южной стороны Стрэндж-Стрит и приблизительно через три дороги поперек Кингсуэ был вырыт ров. Он был огорожен веревками и железными прутьями и окружен фонарями. На южной стороне Стрэндж-Стрита было пустое пространство, но на северной стороне тянулся ряд больших старых домов, которые пережили много перестроек в своем околотке и, вероятно, переживут еще много других.

Когда Филипп устремил взгляд вдоль рва, он увидел, что оттуда вылезла какая-то смутно очерченная фигура, на расстоянии около ста ярдов от него, прошла через Стрэндж-Стрит и исчезла. Но вошла ли она в один из домов, или прошла в какой-нибудь переулок, этого он не мог решить. Не мог он также решить, была ли это большая собака, или лев, убежавший из ипподрома, или человек, проползший на четвереньках.

Он громко крикнул.

— Что случилось?— пробормотал глубокий голос.

Филипп вздрогнул от удивления. Оказалось, что с ним говорит полисмен, стоящий неподалеку от него, за будкой.

— Мне показалось, что кто-то выскочил оттуда,— проговорил Филипп, указывая на ров.

— Вот как!— сказал полисмен, подходя к огню, и прибавил иронически:

— Странно, что я ничего не видел.— Вы сторож?

— Да,— ответил Филипп.

— Да неужели?— насмешливо спросил скептически настроенный полисмен.— Лучше уж я сам посмотрю.

Он величественно пошел вдоль Стрэндж-Стрит и затем, снисходительно заглянув в ров, крикнул: — Ничего тут нет!— и исчез в отдалении.

Филипп, который вовсе не думал, что во рву спрятан отряд пехоты, достаточно заметный даже для глаз полисмена, не удовлетворился успокоительным ответом. Как только полисмен исчез из виду, он взял фонарь и прыгнул в ров, в котором лежали в беспорядке водопроводные трубы. В самом конце, где трубы были уже проложены, дно было на два фута выше, чем повсюду, и оттуда торчат конец проложенной трубы на том месте, где дно опускалось. Рядом лежал сломанный кусок трубы, а в отверстие проложенной трубы воткнут был маленький кусочек отломанной части. Филипп поднял его и, рассмотрев, увидел ясный след пальцев на черной массе. Он взял обломок, думая, что, может быть, это отпечаток пальца кого-нибудь из рабочих. Ничего другого интересного он не нашел, и прежде чем вернуться обратно, заметил только, что от самого конца рва идет к северу от Стрендж-Стрит узкий переулок. В доме, стоявшем, на углу Стрэндж-Стрит и переулка, виднелся свет.

— А где же мой завтрак?

Этими словами был встречен Филипп, когда вернулся в сторожевую будку. Ночной сторож, которого он замещал, вернулся, задыхаясь от быстрой ходьбы.

— Простите,— сказал Филипп,— я его съел.

— От ваших извинений мне мало пользы,— ответил сторож.— Завтрак обойдется вам в шиллинг — никак не меньше. Я бегом помчался домой, думая, что моя старуха сейчас Богу душу отдаст, а она даже и не больна. Спит, как ребенок, так что я ее