Обыкновенная любовь

ЮНЫЕ

Анна Попова

ОДНОКЛАССНИЦА

(романтическое)

Ну надо ж — как по вене лезвием,

Так обмануться, так обрезаться,

Не спьяну — с абсолютной трезвости —

«Бывает», — скажут дураки…

Любить — с её речами скользкими,

дешёвыми камнями-кольцами,

с её состриженными косами,

любить — не за, а вопреки,

с её прогулами-отлучками,

с её конфетами-тянучками,

глазами — серыми колючками —

и острым худеньким лицом,

с её очередным романчиком,

с её джинсой и первым мальчиком,

с её плаксивой дурой мачехой

и вечно занятым отцом,

с её татушкой — синей метинкой,

с её неважной арифметикой

и неумеренной косметикой,

и неприятьем умных книг,

и видеть в ней... царевну спящую,

и думать: эта — настоящая,

а та, колючая, искрящая —

лишь искалеченный двойник…

ДОЧЬ

Ей девятнадцать. Ей отнюдь не просто — и с ней отнюдь не просто даже нам. В пустыне бездуховности и прозы она живёт — бегущей по волнам, по гребням строк, по впадинам мелодий и по прозрачной штилевой слюде. Но до добра, признаться, не доводит чудесное хожденье по воде. Не хиппи. Не из эмо или го́тов. Нельзя в чужие рамки, ну никак. Зато читает Гессе, учит Гёте на русском и немецком языках. Она не верит в призрачность идиллий, она порой не помнит слова стоп. Но не дошла пока до carpe diem, до после нас, ребята, хоть потоп... Поэт без лиры, кормчий без кормила, святой в миру (трагический эксцесс!), она ещё не выросла из мира русалочек, царевен и принцесс...

О, лишь бы не пришлось летать бескрыло и петь осанну медному грошу. Лишь только не дошло бы до «обрыва...», до безнадёжного «я к вам пишу...», о бедная (тургеневская?) Лиза, и так бывает: прежний мир постыл, твоя любовь — сродни максимализму — тебя же подвела под монастырь. Эх, девочка, любовь не пронесётся, а клюнет ядом в гордые уста. Листаем дальше: чеховские «Сёстры»: трагедия, тоска и пустота. О лишь бы только отметать плохое, хоть невзаправду, редко и во сне, звучать, как девушка в церковном хоре. Вся в белом. В первозданной белизне. На русых волосах её покоясь, сияет луч, спадая на виски. Высок и чист её летящий голос, и помыслы чисты и высоки...

Ей хочется выплёскивать наружу всё то, что душит накипью в груди. Ей хочется копировать подружек с замашками гламурных кинодив: интим, гулянки, брачная карьера! спецы тату, эксперты по шмотью! Похожие на лопес и орейро, но никогда — на девочку мою... Они — правдоподобные эрзацы. Ты не эрзац. Ты грозовой раскат. Как долго до «найти и не сдаваться»! Как тяжело «бороться и искать...»! Быть исключеньем, жить на грани риска, пилить себя — но всё же это плюс. И я тобой горжусь по-матерински, по-матерински за тебя боюсь.

Бесхитростна. Ассоль в тоске по Грею. Скромна. А всё ж у быдла на виду. Ты стала продолженьем галереи (последняя в классическом ряду). Оно само собою разумелось, жестокая судьба, жестокий суд... Но се ля ви. Но это современность, где классика канает за абсурд.

Елена Яворская

* * *

Дева.

Улыбаешься грозе

и слезам подруги. Самой близкой.

Ты почти такая же, как все —

в перекрестье кротости и риска,

в перекрестье счастья и беды,

на прицеле у добра и гнева.

Персеполь сожжешь, растопишь льды.

Таис, Герда, Агния и Ева.

Нежно любишь обветшалый парк,

страстно любишь ценные подарки.

Из таких выходят Жанны д’Арк.

Ну а чаще — склочные Одарки.

ЧЕРЕШНЯ

Не инфанта, но инфантильна

королевственно, свято, нездешне.

Лишь вчера пахли губы ванилью,

а сегодня, как в песне, — черешней.

Вот идет нарочито неспешно,

держит прямо гордую спину.

А в кульке бумажном — черешня,

будто россыпь крупных рубинов.

Раздаёт нарочито небрежно

драгоценных ягод пригоршни.

Обернутся рубины черешней

недоспелой, горького горше.

Есть жемчужное слово — «любима».

А в кульке бумажном — рубины.

ВОСПОМИНАНИЯ О ШКОЛЬНОМ ВЫПУСКНОМ

Воспоминания...

Плюшевый мишка в углу,

книга на полке — о школе,

о первой любви.

Воспоминания...

Летним дождем

по стеклу.

Фото в альбоме:

фойе, выпускной...

Ну и вид!

Мы-то ведь были

пока что

почти что

трезвы...

Завуч.

Единственный,

кто обращался на «вы»:

мы для других —

для себя! —

оставались детьми.

Взрослые мысли

умели высказывать мы,

книжные мысли...

Своих-то поди наберись!

Мой Купидон —

худосочен, уныл, белобрыс

(лет через пять

будет в теле, и весел, и лыс).

Мой Купидон...

Для кого-то,

наверно,

Улисс...

Много ли только

на свете живет Пенелоп?

От всепрощения мир

так некстати отвык!

Пью с отвращением

приторный жёлтый сироп,

рядом — еда...

Только хочется, люди, жратвы!

А у мальчишек в стаканах

давно не вода,

не газировка, не сок,

а бабусин первач...

Мне бы засесть в уголке

и беззвучно рыдать.

Только углы-то все заняты,

прямо хоть плачь!

И ускакали подружки гурьбой

на дискач...

Пью с отвращением

сок с минералкой —

бурда!

Ночь не по-летнему нынче

бледна и седа.

Девушки в белом,

я — в черном:

к лицу камуфляж

белым воронам.

Но в стаю, увы, не возьмут.

Кажется, утром

всем классом

хотели на пляж...

Только на улице

с вечера

муть-баламуть.

Воспоминания...

В прошлое детский билет,

в школьный знакомый мирок,

удивительный, наш?..

Окаменели они

за полдюжины лет,

вот и таскай за собою

ненужный багаж.

Может, оставить его —

полинялый пакет —

здесь, на гранитных ступеньках,

у школьных дверей,

и улыбнуться.

И дальше пойти налегке

с верой наивной,

что мир

стал немного добрей.

ПОСЛЕШКОЛЬНОЕ

Школа.

«Ш-ш-школа...»

Шоколад и кола.

Шипит лимонадно.

Колется.

Кактус на подоконнике

в классе.

Классная.

(Вечно в зеленом и взгляд колючий,

кто-то сегодня двойку получит!)

Одноклассники —

Коленька

и Васька.

Коленька,

милый мой мальчик,

скромный отличник, скрипач,

наверное, чья-то удача...

(Говорят, после — спился,

а может — женился...)

Васька —

проблема ходячая, дикий апач,

горе для кошек окрестных,

беда для собачек.

Любит дворовые песни,

любит мобилки,

как Чацкий — перчатки, менять,

крепкое пиво, креплёные вина,

и — крепко-крепко — меня.

А я-то ему «Буратино»

в стаканчик, смеясь, налила

на пикнике.

После — рука к руке

мы до утра бродили,

бредили будущим,

глупо шутили,

и — смеялись до слёз.

И — нам хотелось летать.

Сбылось.

Жаль,