Discover millions of ebooks, audiobooks, and so much more with a free trial

Only $11.99/month after trial. Cancel anytime.

На циновке Макалоа. Сборник рассказов
На циновке Макалоа. Сборник рассказов
На циновке Макалоа. Сборник рассказов
Ebook230 pages2 hours

На циновке Макалоа. Сборник рассказов

Rating: 0 out of 5 stars

()

Read preview

About this ebook

Американский писатель Джек Лондон (наст. имя Джон Гриффит; 1876—1916) прошел противоречивый и сложный творческий путь. В детстве он рано вынужден был искать заработок. Некоторое время бродяжничал, плавал матросом на промысловой шхуне, переменил множество профессий и, наконец, зараженный «золотой лихорадкой», отправился на Аляску. Золотоискательство стало темой первых его рассказов, довольно скоро принесших ему широкую известность. Романтика борьбы человека с природой вносит в произведения Лондона элементы, характерные для приключенческого жанра. В данном томе представлены повести и рассказы, созданные писателем в период с 1911 по 1916 год.
LanguageРусский
PublisherAegitas
Release dateJul 24, 2016
ISBN9781773135700
На циновке Макалоа. Сборник рассказов

Read more from Лондон, Джек

Related to На циновке Макалоа. Сборник рассказов

Related ebooks

General Fiction For You

View More

Related articles

Reviews for На циновке Макалоа. Сборник рассказов

Rating: 0 out of 5 stars
0 ratings

0 ratings0 reviews

What did you think?

Tap to rate

Review must be at least 10 words

    Book preview

    На циновке Макалоа. Сборник рассказов - Лондон, Джек

    На циновке Макалоа

    В отличие от прочих рас жаркого климата, женщины на Гавайях стареют красиво и благородно. Нисколько не пытаясь поправить природу или скрыть производимые ею опустошения, женщина, сидевшая под деревом хау, могла бы сойти за пятидесятилетнюю на взгляд любого знатока во всем мире, но только не на Гавайях. Ее дети и внуки, так же как и Роско Скэндуэлл, за которым она была замужем уже сорок лет, хорошо знали, что ей шестьдесят четыре года, и предстоящего двадцать второго июля исполнится шестьдесят пять. Она совершенно не казалась старухой, хотя надевала на нос очки, читая журнал, и снимала их, чтобы устремить взгляд в сторону полудюжины детей, игравших на лужайке.

    Прекрасная была картина, прекрасная, как древнее дерево хау, огромное, точно дом,— под ним она и сидела, словно в доме — так обширна и уютна была его великолепная сень,— прекрасная, как лужайка, зеленым бархатом расстилавшаяся перед нею, как ее дом, столь же достойный, благородный и дорогой. А на горизонте, в рамке стофутовых кокосовых пальм, лежал океан; за рифом его темная голубизна переходила в густо-синий цвет, а перед рифом вода отливала шелковым глянцем изумруда, нефрита и турмалина.

    А это был только один из полудюжины домов, принадлежавших Марте Скэндуэлл! Ее городской дом в нескольких милях отсюда, в Гонолулу, на Дороге Нууану, между Первым и Вторым «каскадами», был настоящим дворцом. Полчищам гостей знакомы были уют и веселье ее горного дома на Тантале и дома на вулкане — дома маука, и дома макаи на огромном острове Гавайи. Впрочем, и этот дом в Вайкики ничем не уступал им в красоте, прочности и роскоши обстановки.

    Двое японских дворовых мальчишек подстригали кусты гибискуса, третий умело хлопотал у живой изгороди цереи, цветущей по ночам и собиравшейся развернуть свои таинственные чашечки. Из дома вышел с чайным прибором слуга-японец в безупречных панталонах; за ним следовала японская горничная, в национальном кимоно, хорошенькая, как бабочка, и, как бабочка, порхавшая около хозяйки. Другая японская девушка, с ворохом мохнатых полотенец на руке, пересекала лужайку, направляясь к купальням, из которых уже выбегали дети в купальных костюмах. А дальше, за пальмами, у морского берега, две китайские няньки в нарядных национальных кофтах из белого йишона, в полосатых панталонах, с болтающимися на спине толстыми черными косами, катали ребят в колясочках.

    Все они — слуги, няньки и внуки — принадлежали Марте Скэндуэлл. Кожа внуков была такого же цвета, как и ее кожа, с несомненным гавайским оттенком от золотого гавайского солнца. Они были гавайцы на одну восьмую и одну шестнадцатую — это значит, что семь восьмых и пятнадцать шестнадцатых белой крови еще не успели стереть золотистого загара Полинезии. Впрочем, только опытный глаз заметил бы, что резвящиеся на лужайке дети — не чистокровные белые. Дедушка, Роско Скэндуэлл,— чистокровный белый; Марта — белая на три четверти. Многочисленные сыновья и дочери — белые на семь восьмых; внуки — белые на пятнадцать шестнадцатых, и в других комбинациях, смотря по пропорции крови родителей. Но род был хороший с обеих сторон: Роско происходит по прямой линии от пуритан Новой Англии, Марта по столь же прямой линии вела свое происхождение от царского рода Гавайи, генеалогия которого воспевалась в меле (хвалебных песнопениях) за тысячу лет до появления здесь письменности.

    В отдалении остановилась машина, высадив женщину, которой можно было дать никак не больше шестидесяти лет; в действительности ей было шестьдесят восемь, а шла она по лужайке с легкостью крепкой сорокалетней женщины. Марта поднялась и поздоровалась с ней на сердечный гавайский манер — обнявшись руками, губы к губам, в лице и позах простодушное волнение. Так и сыпалось: «сестрица Белла!», «сестрица Марта!», бессвязные вопросы и расспросы о дяде таком-то, брате таком-то и тетушке такой-то; преодолев первый трепет встречи, они с увлажненными глазами сели, наконец, пить чай, не отрывая взглядов друг от друга. Можно было подумать, что не виделись и не обнимались они целые годы, а в действительности только два месяца прошло с последней их встречи. Одной было шестьдесят четыре года, другой — шестьдесят восемь, но в каждой трепетало любовью жаркое, как солнце, сердце Гавайев.

    Дети хлынули к тетушке Белле и, лишь получив щедрую порцию объятий и поцелуев, удалились со своими няньками на пляж.

    — Я решила съездить к морю на несколько дней — пассатные ветры прекратились,— говорила Марта.

    — Да ты здесь уже две недели! — ласково усмехнулась Белла младшей сестре.— Я знаю от брата Эдуарда. Он встретился со мной на пароходе и насильно повез меня первым делом повидать Луизу и Доротею и его первого внука: он буквально помешан на нем!

    — Господи! — вскричала Марта.— Две недели! Я и не заметила, что так долго.

    — А где же Энни и Маргарита? — спрашивала Белла.

    Марта пожала дюжими плечами в знак снисхождения к своевольным дочерям — матронам, оставившим у нее детей после обеда.

    — Маргарита на собрании в кружке физической культуры; они собираются засадить деревьями и кустами гибискуса обе стороны проспекта Калакауа! — сказала она.— А Энни портит на восемьдесят долларов резиновых шин, чтобы собрать семьдесят пять долларов для Британского Красного Креста. Ты ведь знаешь, это ее «общественный» день.

    — А Роско имеет право гордиться! — продолжала Белла, подметив искру гордости и в глазах сестры.— В Сан-Франциско я узнала, что предприятие Хоолаа дало первые дивиденды. А ты помнишь, как я приобрела тысячу акций по семьдесят пять центов для детей бедной Эбби и сказала, что продам, когда цена дойдет до десяти долларов за акцию?

    — И все высмеивали тебя и всякого, кто покупал эти акции! — утвердительно кивнула Марта.— Но Роско знал, что делал! Теперь цена акции двадцать четыре доллара!

    — Я вот продала свои с парохода по радиотелеграфу по двадцати! — продолжала Белла.— Эбби теперь совсем помешалась на нарядах. Она собирается вместе с Мэй и Тутси в Париж.

    — А Карл? — спросила Марта.

    — О, он честь честью окончит Йельский университет...

    — Это бы ему удалось в любом случае, ты это знаешь! — возразила Марта.

    Белла, как виноватая, кивнула, признаваясь в намерении провести на свои средства через университет сына школьной подруги, и благодушно сказала:

    — Впрочем, было бы лучше, чтобы за это заплатил Хоолаа. В известной степени Роско так и делает: эти акции я купила по его совету.— И она посмотрела вокруг, охватив взором не только красоту, уют и покой всего, на чем останавливался взор, но и далекую панораму других подобных оазисов, рассеянных по островам. Вздохнув, она добавила: — Наши мужья хорошо распорядились тем, что мы принесли им в приданое...

    — И счастливо...— согласилась Марта, но с подозрительной торопливостью оборвала себя.

    — Счастливы все, кроме сестры Беллы,— досказала Белла мысль своей сестры.

    — Очень уж неудачен был этот брак,— пробормотала Марта голосом, полным участия.— Ты была так молода. Дяде Роберту не следовало заставлять тебя...

    — Мне было всего девятнадцать лет! — сказала Белла.— Но Джордж Кастнер не виноват в этом. И смотри, сколько он сделал для меня после смерти! Дядя Роберт был умница. Он понимал, что Джордж — человек дальновидный, энергичный и настойчивый. Даже в ту пору — а ведь дело происходило пятьдесят лет назад! — он понимал всю ценность прав на воды Нагала, которых тогда никто не ценил. Всем казалось, будто он стремится скупить горные пастбища, а он закреплял за собой будущее воды — и ты ведь знаешь, как ему это удалось! Иногда мне просто стыдно думать о своих доходах. Нет, что ни говори, в неудаче нашего брака Джордж неповинен! Я знаю, что могла бы жить с ним счастливо и по сей день, останься он в живых.— Она медленно покачала головой.— Нет, не его была вина! Да и ничья вообще. Даже не моя! А если есть на ком-нибудь вина...— Казалось, она спешила предупредить укор замечанием, сделанным вслед за этим: — Если и была чья вина, так это — дяди Джона!

    — Дяди Джона? — воскликнула Марта изумленно.— Если уж искать виновных, так я бы сказала — дядя Роберт. Но дядя Джон!..

    Белла улыбалась и упрямо качала головой.

    — Но ведь это же дядя Роберт заставил тебя выйти замуж за Джорджа Кастнера! — настаивала сестра.

    — Это верно! — подтвердила Белла.— Но дело было не в муже, а в лошади. Мне вздумалось попросить лошадь у дяди Джона, и дядя Джон согласился. Вот откуда все пошло!

    Наступило молчание — тяжелое, загадочное; покуда голоса детей и тихие убеждающие протесты нянек-азиаток раздавались на берегу, в душе Марты Скэндуэлл созревало смелое решение. Она замахала рукой на детей.

    — Побегайте, дорогие, побегайте! Бабушке и тете Белле нужно поговорить!

    И когда пронзительные, звонкие детские голоса замерли в отдаленном конце лужайки, Марта с грустью поглядела на лицо сестры, где тайная полувековая кручина оставила свой след. Вот уже пятьдесят лет видит она эти следы! И, несмотря на свое мягкое гавайское сердце, она нарушила, наконец, полувековое молчание.

    — Белла,— начала она.— Мы ведь так и не знаем... Ты ни разу не рассказала! Но часто — о, как часто думали мы...

    — И ни разу не спросили...— благодарно пробормотала Белла.

    — Но теперь, наконец, я спрошу! Мы на закате жизни. Ты слышишь голоса? Иногда мне страшно подумать, что это внуки, мои внуки: мне кажется, я недавно, совсем на днях, была ветреной, беззаботной, быстроногой девчонкой, каталась на коне, плавала в сильном прибое, собирала ракушки после отлива, улыбалась разом десятку влюбленных! Так забудем же в сумерках нашей жизни все, все, кроме того, что я твоя сестра и что ты моя дорогая сестра...

    У обеих старух увлажнились глаза. Белла заметно дрожала, и слово готово было сорваться с ее языка.

    — Мы винили во всем Джорджа Кастнера,— продолжала Марта,— а о подробностях догадывались. У него была холодная натура. Ты же была пламенная гавайянка. Наверное, он был жестокий человек. Брат Уолькот всегда утверждал, что он колотит тебя...

    — Нет, нет! — перебила ее Белла.— Джордж Кастнер совсем не был груб. Я часто почти жалела, что он не зверь. Он ни разу не тронул меня. Он ни разу даже не поднял на меня руки. Он ни разу не прикрикнул на меня! Нет — о, поверишь ли мне? Верь, сестра! — никогда между нами не было ни брани, ни попреков! Но этот его дом — наш дом — в Нагале был такой серый! Все его краски были серы! В нем было холодно и жутко, а я горела всеми красками солнца, земли, крови, родины! Холодно и скучно было мне с моим холодным, серым супругом в Нагале! Ты знаешь, он был серый, Марта, серый, как портреты Эмерсона, висевшие в нашей школе. Даже кожа у него была серая. Ни солнце, ни ветры, ни долгие часы в седле не придали ей загара! И так же он был сер душой, как наружностью.

    А ведь мне было всего девятнадцать лет, когда дядя Роберт устроил этот брак. Почем я знала! Дядя Роберт поговорил со мною. Он сказал мне, что богатство и имущество Гавайев уже начали переходить в руки хаоле (белых). Гавайские вожди все больше теряют свои владения. Земли уходят вместе с гавайскими девушками, выходящими замуж за хаоле, белые мужья управляют их владениями, и они богатеют! Он указал на деда Роджера Уилтона, который получил в приданое убогие земли маука от бабушки Уилтон, приумножил их и выстроил ранчо Килохана...

    — Даже в то время он уступал только ранчо Паркера! — с гордостью вставила Марта.

    — Он говорил мне, что если бы наши отцы были так же дальновидны, как деды, то половина королевских земель перешла бы к Килохана, и Килохана была бы на первом месте! Говорил он также, что говядина никогда уже не подешевеет. Говорил, что великое будущее Гавайев построено на сахаре. Это было пятьдесят лет назад — и события показали, что он был совершенно прав! Так вот, он сказал мне, что молодой хаоле Джордж Кастнер — человек дальновидный и далеко пойдет; что нас, девушек, много; что земли Килохана по праву должны доставаться молодым людям, и что, если я выйду замуж за Джорджа, мне обеспечено блестящее будущее.

    Ведь мне было всего девятнадцать лет, я только что вышла из школы вождей — в ту пору наши девушки еще не ездили учиться в Соединенные Штаты. Ты была в числе первых, сестра Марта, получивших образование на материке. И что могла я знать о любви и возлюбленных, не говоря уже о браке? Все женщины выходят замуж! Это их назначение в жизни! Мать, и бабушка, и прабабушки — все выходили замуж. Стало быть, и мое дело в жизни было — выйти замуж за Джорджа Кастнера!

    Так говорил дядя Роберт, а я знала, что он очень умный человек. И вот я отправилась жить с мужем в его сером доме в Нагале.

    Ты помнишь этот дом? Ни деревца, одни волнистые пастбища, а за ними высокие горы, внизу море и ветры, ветры Ванмеа и Нагалы; эти ветры гуляли там, и в придачу еще ветер кона. Но я мало их замечала бы — не больше, чем в Килохана или в Мана,— если бы сама Нагала не была такой серой и супруг Джордж не был таким серым. Жили мы одиноко. Он управлял Нагалой от имени Гленнов, которые вернулись в Шотландию. Тысяча восемьсот долларов в год, плюс говядина, лошади, ковбойские услуги и дом при ранчо — вот все, что он получал...

    — В те дни это было большое жалованье! — заметила Марта.

    — Но для Джорджа Кастнера, по службе, которую он нес, оно было ничтожно! — возразила Белла.— Я прожила там три года. За все эти годы не было ни одного утра, когда бы он встал позже половины пятого. Для своих нанимателей он был воплощенная преданность. Честный в расчетах до последнего пенни, он отдавал им свое время и силы полной мерой, и даже больше того! Может быть, от этого и жизнь наша была такой серой. Но ты слушай, Марта! Из этих тысячи восьмисот долларов он тысячу шестьсот ежегодно откладывал. Подумай только, мы вдвоем жили на двести долларов в год! Счастье, что он не курил и не пил. На эти деньги мы еще и одевались! Я сама шила свои платья. Можешь себе представить, что это были за платья! Если не считать ковбоев, которые рубили дрова, я делала всю работу. Я стряпала, гладила, мыла полы...

    — А ведь ты с детства ничего не делала без помощи слуг! — соболезнующе воскликнула Марта.— Ведь в Килохана их был целый полк!

    — Ах, эта голая, грызущая скаредность! — вскричала Белла.— Сколько раз приходилось экономить на каком-нибудь фунте кофе! От веника оставалась только ручка, прежде чем решишься, бывало, купить

    Enjoying the preview?
    Page 1 of 1