Discover millions of ebooks, audiobooks, and so much more with a free trial

Only $11.99/month after trial. Cancel anytime.

А.П.Чехов и его литературная деятельность
А.П.Чехов и его литературная деятельность
А.П.Чехов и его литературная деятельность
Ebook219 pages2 hours

А.П.Чехов и его литературная деятельность

Rating: 0 out of 5 stars

()

Read preview

About this ebook

Предлагаем читателю классическую монографию по творчеству А.П.Чехова, принадлежащую перу видного русского литературного критика и публициста А.С. Глинки (писавшего под псевдонимом Волжский). Настоящая книга базируется на его программном труде "Очерки о Чехове", в котором дан всесторонний литературоведческий и критический анализ творчества Чехова, от рассказов до драматургии.
LanguageРусский
PublisherAegitas
Release dateSep 9, 2016
ISBN9781773134901
А.П.Чехов и его литературная деятельность

Related to А.П.Чехов и его литературная деятельность

Related ebooks

Biography & Memoir For You

View More

Related articles

Reviews for А.П.Чехов и его литературная деятельность

Rating: 0 out of 5 stars
0 ratings

0 ratings0 reviews

What did you think?

Tap to rate

Review must be at least 10 words

    Book preview

    А.П.Чехов и его литературная деятельность - Александр Сергеевич Глинка (Волжский)

    А.С.Глинка (Волжский)

    ОЧЕРКИ O ЧЕХОВЕ

    СОДЕРЖАНИЕ:

    ПРЕДИСЛОВИЕ

    I. КОНФЛИКТ ИДЕАЛА И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ.

    II. ВЛАСТЬ ОБЫДЕНЩИНЫ.

    III. РАВНОДУШНЫЕ ЛЮДИ.

    IV. БЕСПОКОЙНЫЕ И НУДНЫЕ.

    V. ПАРАЛЛЕЛИ.

    VI. МУЖИКИ.

    Предисловие

    В настоящих очерках читатель не найдет исчерпывающей характеристики литературной деятельности А. П. Чехова, тем более не найдет он здесь сколько-нибудь полного обзора многообильной критической литературы о Чехове. Задача этой книжки — рассмотреть идейное содержание литературной работы Чехова под одним строго определенным углом, хотя бы только в самых основных, общий смысл его творчества. Философский смысл художественного творчества Чехова истолковывался и расценивался с различных, часто прямо-противоположных точек зрения. Поэтому отправным пунктом этой работы служит общий обзор наиболее существенных разногласий критики в истолковании смысла Чеховского творчества.

    Наметить тот идеал, с высоты которого Чехов смотрит на воспроизводимую им действительность и расценивает ее, определит основную идею, с помощью которой он эту действительность обобщает в своем художественном синтезе,— такова задача двух первых очерков. Творческий синтез Чехова, его нравственный идеал, освещающий жизнь, и основная идея, обобщающая ее послужили далее руководящей нитью для понимания и истолкования художественных персонажей. Классификацию и характеристику их читатель найдет в третьем и четвертом очерках. Пятый представляет собой историко литературную параллель Чехова с его старшими, уже отошедшими в область истории, Всеволодом Гаршиным и Надсоном. Этой параллелью творческая работа художественного гения Чехова освещается в определенной исторической перспективе. Из современных писателей Чехова чаще всего сопоставляют с Горьким; почти все критики Горького так или иначе упоминают и о Чехове, и, обратно, критики Чехова — о Горьком. Но именно в виду того, что сопоставление двух корифеев современной русской беллетристики делалось много раз и с самых разнообразных точек зрения, здесь нет необходимости останавливаться на этой параллели.

    Не рассматриваем мы также несомненного влияния на Чехова классиков русской художественной литературы. Для выполнения этой интересной задачи много уже сделано нашей и отчасти иностранной критикой (особенно в статье о Чехове знаменитого французского критика Вогюэ).

    Наконец, последний очерк этой книжки посвящен «Мужикам» и другим произведениям Чехова в той или другой мере захватывающим народную жизнь. Отмечая специфические особенности воспроизведения деревенской жизни, я пытался выяснить на частном примере общий характер художественных приемов Чехова, иллюстрировать отдельным случаем сущность его художественного творчества, импрессионистского по-преимуществу.

    В интересах полноты было бы необходимо подробнее рассмотреть значение Чехова, как бытописателя различных слоев современного русского общества (что отчасти пытается сделать г. Патковский в своей брошюре »общество в произведениях Чехова»), следовало бы уделить особые главы разбору детских и женских образов в произведениях Чехова и т. п., но всего этою здесь не пришлось почти совсем.

    Также очень было бы полезно дать подробный указатель богатейшей критической литературы о Чехове. Но задача эта с желательной полнотой и обстоятельностью может быть выполнена только в столице, настоящие же очерки целиком написаны в провинции.

    1902 г. Август.

    I. Конфликт идеала и действительности.

    «Принято говорить, что человеку нужно только три аршина земли.

        Но ведь три аршина земли нужны трупу, а не человеку...

       Человеку нужны не три аршина земли, а весь земной шар,

       вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства

       и особенности своего духа».

    «Крыжовник»

    Рассуждая о сильном влиянии на нашу умственную жизнь европейских увлечений, о чужевластии Запада на Руси, обыкновенно с гордостью указывают на русскую художественную литературу, как на самый надежный оплот нашей оригинальности и самостоятельности. И указывают справедливо. Часто приходится слышать восторженные отзывы о ценных особенностях русской художественной литературы и притом слышать, главным образом, от людей, основательно знакомых с западно-европейской литературой, нередко и от самих иностранцев. Разумеется, это восторженное преклонение перед русской литературой со стороны знатоков европейской литературы и европейских писателей еще более важно.

    Один из самых солидных историков русской литературы видит главнейшую особенность её, резко отличающую нашу литературу от литературы других народов, в том, что «наша литература никогда не замыкалась в сфере чисто-художественных интересов и всегда была кафедрой, с которой раздавалось и учительное слово {Курсив автора.}. Все крупные деятели нашей литературы в той или другой форме отзывались на потребности времени и были художниками-проповедниками {Курсив мой.}. Эта замечательнейшая черта с особенной яркостью обрисовывалась в последние шестьдесят лет, но начатки её идут очень далеко»[1].

    Действительно, русская художественная литература глубоко проникнута стремлением «быть учительною». Этот своеобразный «этицизм», почти неизвестный западно-европейским художникам, прочно укрепился в нашей литературе, сообщая свои особенности, как взглядам русского писателя на его задачи, так и запросам русского читателя. Этим своеобразным «этицизмом»[2] пропитаны высокия воззрения Салтыкова на задачи литературы, на почетное звание русского писателя; он же сообщает самобытную, чуждую европейскому реализму, «учительную» окраску творениям Тургенева, Гончарова, Достоевского; учительный же характер русской литературы принудил Глеба Успенского отдать свою гигантскую художественную силу на служение общественной злободневности и народным интересам; наконец все то же учительство, тот же этицизм, только в своем крайнем, гипертрофическом, болезненно-развитом состоянии толкает русский художественный гений с высочайших точек его творческой работы на арену открытой непосредственной проповеди. «В середине 40-х годов Гоголь, а в наши дни Толстой с глубочайшим воодушевлением старались убедить своих современников, что задачи литературы учительные и только. И если значение слов Гоголя ослабляется тем, что они вылились у него в период упадка творческих сил, то зрелище отречения Толстого от всего, что доставило ему всемирную славу, по истине поразительно... В доведенном до крайности взгляде графа Толстого мы должны усмотреть органическое выражение общего стремления нашей литературы сеять

    разумное, доброе, вечное»[3].

    Своеобразный этицизм русского художественного творчества, выражающийся в стремлении к учительству, к принципности не имеет ничего общего с морализированием и нравоучительным резонёрством. Русский художник вносит в свою творческую работу не мертвое поучение, а живое дыхание своего нравственного существа, свет и тепло своего идеала. В его произведениях русский читатель ищет и находит не только анализ художественного скальпеля, не только типические обобщения действительности, но также и сложный синтез изображаемой действительности и оценки её с точки зрения нравственной личности художника, с точки зрения его идеала. Истинно учительные произведения не те, в которых автор выступает в роли морализирующего резонера, а те, в которых личность художника участвует всей полнотой своих определений, всеми сторонами своего «я», отражается вся целиком во всей сложности и многосторонности своей индивидуальности. Только те произведения русской литературы и велики, которые через призму творческой личности художника преломляют жизнь во всей её полноте, воплощая в себе не только художественное воспроизведение и обобщение действительности, но и оценку её с точки зрения нравственного идеала. В великих произведениях русских художников всегда ясно выступает их личное отношение к изображаемой действительности.

    Итак, »быть учительною» — исконное, традиционное стремление русской художественной литературы. Чему же учит Чехов своего читателя, каков нравственный идеал этого художника, с высоты которого он расценивает действительность, куда зовет он читателя, где видит выход из того мира пошлости, который изображается в его произведениях? Такие вопросы естественно были поставлены читателями и критикой Чехову, как русскому художнику, новому, огромному таланту, оригинальному и смелому.

    Ответы на поставленные вопросы давались и даются самые разноречивые. В то время, как H. К. Михайловский упрекает Чехова за отсутствие идеалов, пантеистическое преклонение перед действительностью и рабски равнодушное примирение с нею, другой критик, одного с Михайловским поколения и родственного направления склонен скорее обвинить Чехова ни в чем ином, как в «крайнем идеализме, который полагает, что вера и любовь в буквальном смысле двигают горами и что самому отпетому негодяю ничего не стоит под их влиянием обратиться в рыцаря без страха и упрека»[4].

    Чехов выдвинулся в литературе в сумрачную эпоху идейного бездорожья, в самый разгар реакции 80 годов, в тяжелые дни жизни русской интеллигенции; его драма «Иванов», как известно, вызвала горячий спор между двумя литературными поколениями: «отцами» — людьми 60-х и 70-х годов и «детьми» — «восьмидесятниками». Спор возгорелся из -за горделивого отказа «детей» от идейного наследства отцов во имя новых, «детских» слов. Это второй конфликт отцов и детей после борьбы людей освободительной эпохи с их отцами — людьми 40-х годов, второй — после тургеневских «отцов и детей». Дети 80-х годов вели шумную компанию против отцов, наводняя своими новыми словами гайдебуровскую «Неделю». Со стороны отцов особенно много участвовал в полемике H. В Шелгунов, который вел в своих «Очерках русской жизни» на страницах «Русской Мысли» долгую и упорную борьбу с юными апологетами «малых дел» и «светлых явлений». То было время самоуверенного господства в литературе и в жизни того миросозерцания, девиз которого великий сатирик фиксировал в немногих, но знаменитых словах: «наше время — не время широких задач».

    В первых своих статьях о Чехове Михайловский указывает на связь основных элементов чеховского творчества с общим нравственным обликом и теоретическим миросозерцанием людей новаго литературного поколения, связь, быть может, со стороны Чехова совершенно бессознательную... Сопоставив формулу миросозерцания восьмидесятников, данную самими литературными представителями поколения «детей», с господствующим тоном Чеховских «Хмурых людей» и др. произведений, Михайловский находит между ними несомненное идейное родство. «Новое поколение (80-х годов ) родилось скептиком, и идеалы отцов и дедов оказались над ним бессильными. Оно не чувствует ненависти и презрения к обыденной человеческой жизни, не признает обязанности быть героем, не верит в возможность идеальных людей. Все эти идеалы — сухие, логические произведения индивидуальной мысли, и для нового поколения осталась только действительность, в которой ему суждено жить, и которую оно потому и признало. Оно приняло свою судьбу спокойно и безропотно, оно прониклось сознанием, что всё в жизни вытекает из одного и того же источника — природы, все являет собою одну и ту же тайну бытия, и возвращается к пантеистическому миросозерцанию»[5].

    Так формулировала «Неделя» свое, свои новые слова в статье «Новое литературное поколение». Здесь целый символ веры «детей» восьмидесятников.

    В своей литературной работе Чехов, по мнению Михайловского, исповедует именно этот символ веры. «В «Иванове», комедии не имевшей, к счастью, успеха и на сцене, г. Чехов явился пропагандистом двух вышеприведенных «детских» тезисов: «идеалы отцов и дедов над нами бессильны»; «для нас существует только действительность, в которой нам суждено жить, и которую мы потому и признаем . Эта проповедь была уже даже и не талантлива, да и как может быть талантлива идеализация отсутствия идеалов {Курсив мой.}[6].

    Но Михайловский в первых же своих статьях признал за Чеховым несомненный большой талант, что, к несчастью, не всегда теперь помнят не в меру обидчивые за Чехова критики. «Чехов большой талант. Это факт общепризнанный»,— таков был ранний приговор Михайловского. Вопрос шел о нецелесообразности «не разборчивой растраты» этого большого таланта.

    «Г. Чехов,— писал Михайловский в цитированной уже здесь статье «Об отцах и детях и о г. Чехове»,— пока единственный, действительно талантливый беллетрист, из того литературного поколения, которое может сказать о себе, что для него «существует только действительность, в которой ему суждено жить», и что «идеалы отцов и дедов над ним бессильны». И я не знаю зрелища печальнее, чем этот даром пропадающий талант. Бог с ними с этими старообразными «детьми», упражняющимися в критике и публицистике: их бездарность равняется их душевной черствости и едва ли что-нибудь яркое вышло бы из них и при лучших условиях. Но г. Чехов талантлив. Он мог бы и светить и греть, если бы не та несчастная «действительность, в которой ему суждено жить». Возьмите любого из талантливых «отцов» и «дедов», т.-е. писателей, сложившихся в умственной атмосфере сороковых или шестидесятых годов. Начните с вершин в роде Салтыкова, Островского, Достоевского, Тургенева и кончите — ну хоть Лейкиным, тридцатилетний юбилей которого празднуется на днях[7]. Какие это все определенные, законченные физиономии, и как определены их взаимные отношения с читателем»[8]. «Писатель пописывает, читатель почитывает», эта горькая фраза Щедрина вовсе не справедлива по отношению к нему и его сверстникам... Между писателем и читателем была постоянная связь, может быть, не столь прочная, как было бы желательно, но несомненная, живая»[9]. Совсем не те отношения Чехова, как писателя, с его читателем. Постоянной и живой связи здесь нет. «Он, по мнению Михайловского, действительно, пописывает, а читатель его почитывает. Г. Чехов и сам не живет в своих произведениях, а так себе гуляет мимо жизни и, гуляючи, ухватывает то

    Enjoying the preview?
    Page 1 of 1