Княжна Лада: И другие волшебные сказки, притчи и легенды

Николай Александрович Энгельгардт

Княжна Лада

и другие волшебные сказки, притчи и легенды

ООО Остеон-Групп

Предлагаем юному читателю сказки, притчи и легенды прекрасного старорусского писателя Николая Энгельгардта, которые адресованы не только детям, но и их родителям. В сборник вошли сказки: Лесовик. — Роза и Червяк. — Великое Слово. — Муравьиный Пророк. — Болото. — Таинственная комната. — Сожженная поэма. — Княжна Лада. — Башня. —  Под деревом. 

Печатается по изданию С.-Петербург. 1890 г.

© Литобработка, примечания Л.И.Моргун, 2017.

НИК. ЭНГЕЛЬГАРДТ

Княжна Лада

и другие сказки, притчи и легенды

Содержание

Лесовик

Роза и Червяк 

Великое слово

Болото

Муравьиный пророк

Таинственная комната

Сожженная поэма

Княжна Лада 

Старая башня (Смоленская легенда) 

Под деревом

Лесовик

I.

Влесу, в самой чаще, среди непроходимых болот, на поляне под столетним широковетвистым дубом происходило большое вече.

Сам Лесовик собрал сюда всех своих подданных, чтобы решить: что делать лесу с двуногим зверем, на которого ему, Лесовику, ежедневно все приносят жалобы.

Лесовик сидел на высоком пне, залитый ярким лунным светом (собрание, конечно, происходило ночью); весь он казался серебряным со своими длинными, седыми волосами и мохнатой, ниже колен, бородой. Его корона из кедровых и еловых шишек была вся убрана изумрудными светляками, так же как и мантия, сотканная из тумана и паутины.

Кругом его стояли все лешие, кикиморы, все первые сановники; за ними совы и филины — почетная, придворная птица... Потом медведи, волки, все вельможные звери — они кругом обсели поляну и оттирали своими широкими задами прочую лесную мелкоту к самой опушке...

Много было народа на вече и всякий имел право говорить, всякий должен был принести свою жалобу на двуногого зверя.

— Лес! — сказал Лесовик. — дошло до нас, что народ, живущий по опушке наших владений — народ двуногий — стал обижать наших подданных. и хоть мы его близь себя не видали, но сказывали нам, что уже далеко этот народ стал забираться — до самого нашего дворцового болота...

Известно вам, что был еще при дедах наших заключен с этим народом договор: не ходить ему в наши пределы — ни днем, ни ночью, ни зимой, ни летом, ни на край, ни в середку, а нам, Лесным жителям, в их страну не посылать ни волков, ни медведей, ни лисиц, ни зайцев, а жить каждому в своей стране и друг другу не мешать...»

Таков был договор между лесом и двуногим народом, между нами лесовиками и их князем.

А потому собрали мы вече и повелеваем: пусть всякий, кто на двуногих что имеет — говорит, а наш секретарь — лиса, эти жалобы запишет, и будем мы искать за те обиды с двуногого народа.

Только кончил Лесовик свою речь, поднялся такой шум, что ничего нельзя было разобрать. Лесовик приказал лешим унять народ — пусть-де кто-нибудь один начинает, а потом по порядку и пойдут...

А как всегда на советах начинает говорить самый младший, то и тут первое слово дали зайцу. Заяц стал на задние лапки и сказал, поводя усами и носом и моргая косыми глазами, что он говорить красно не умеет, а потому все записал на капустном листе, да как зрение у него, зайца, плохое и очки он дома позабыл, то и просит он его слезную жалобу милостивому вечу самому прочесть — и вытащил жалобу из заднего кармана.

Велели лисе жалобу прочесть: жаловался заяц, что двуногий народ повадился их, зайчишек и с зайчихами и с малыми зайчатами нещадно бить, шкурки их сдирать, а мясо есть, и о том заяц бьет челом всему лесу и великому Лесовику...

Лиса прочла и сказала:

— Эта жалоба пустая! сам заяц виноват — он у двуногого народа всю капусту поел, а что это правда, так сама эта жалоба его уличает: написана жалоба на капустном листе.

И вече долго шумело, но напоследок решили, что заяц сам виноват и что жалобу его отклонить...

Стали жаловаться волки и медведи: мы-де двуногого зверя и отродясь не видали, мы к нему не ходили, сам двуногий к нам пришел и нас — вольных медведей и волков — бьет и шкуру с нас сдирает и медведих и медвежат наших бьет...

Вече решило: жалобу принять.

Жаловались муравьи: двуногий наши города разоряет, дома наши раскапывает — крадет наших детей...

Жаловались липы: он с нас лыко дерет!

Жаловались тетерева, рябчики и вся лесная птица: не стало житья от двуногого зверя и бьет он их, и давит, и в тенета ловит, и из гнезд яйца крадет, а мы-де тому двуногому никакого лиха не делали.

Выбежала белочка — стала жаловаться.

— Он, двуногий, у ней все орехи потаскал, на зиму запаса нет, кушать нечего... Прикажите, государи, те орехи у двуногого отобрать и ей, белке, возвратить — а то у ней и так в беличьем приказе недоимка...

Грибы жаловались — боровики и подберезовики, сморчки и опенки: он нас в конец изобидел — половину из нас приел...

Стали спрашивать у сырого бора: есть ли у него на двуногого зверя жалоба?

Застонал сыр-тёмен бор, закачался от края до края: рубят нас, рубят! шумит в ответ...

И Лесовик тогда сказал: «Видим мы, что действительно велика обида лесу от двуногих, так что и счесть нельзя, а потому пошлем мы князю жалобу и пусть князь виновных отыщет и примерно накажет, а впредь запретит своим подданным в наши владенья и нос казать. Если же князь того не сделает — идем на него войной всем лесом!»

«А теперь пусть все расходятся — каждый в свою нору, к своему делу.»

Вече прокричало Лесовику «ура» и после разошлось: каждый пошел в свою нору, к своему делу.

II.

Хороши были княжеские терема!

Залитые ярким полуденным солнцем, стояли они, сверкая бесчисленными маковками, крытыми золоченой черепицей.

Всё они были расписаны так хитро и пестро, что в глазах рябило.

Косяки, двери — резныя; стеклышки в оконных переплетах — разноцветные. Много было балконов, лесенок, переходов и башен, но еще лучше были сады, которые окружали эти терема.

Шли они до самого дремучего бора — не было им конца-краю...

Тут было множество цветов и столько малины, смородины, слив, яблок и вишен, что все девушки со всего города не поели бы и в три дня.

В этом саду по тенистой дорожке шла прекрасная княжна. Она шла, окруженная своими подругами, купаться.

На самом краю сада из под серого камня бежал ручеек — прозрачный как слеза, холодный как лед. Дно у ручейка было все выложено драгоценными камнями. Эти камешки ручей получил в подарок от матери земли, когда пробирался в её тайных, темных пещерах, за то, что умел рассказывать хорошие сказки.

Сбегал ручеек с горки, а там тёк по дну глубокого оврага, а овраг этот уходит в лес — тёмен и страшен. Весь он зарос кустами, а кусты опутались хмелем.

На краю оврага стеной стояли старые, мшистые ели; смола бежала по их могучим стволам, катилась на землю, а потом падала в овраг, в ручей; оттого вода в ручье была душистая и, кто купался в ней, — был всегда здоров, свеж и бодр.

По узенькой дорожке пробиралась княжна, в глуши оврага, по берегу ручейка. Корни, словно вздувшиеся черные змеи, корчились у неё под ногами. Но княжна не боялась ничего, шла себе вперед — каждый день ходила она сюда купаться.

Ручей журчал, бежал — показывал княжне дорогу, пока путь его не перегородили громадные камни. Здесь, разогнавшись, он через них перепрыгивал и с шумом падал в небольшое, круглое озеро. Выло оно тихое и чистое — всё дно его было усыпано белым, как снег, песком. Краснопёрая рыба ходила по дну. Отражались в озере и небо, и облака, и солнце, и кусты, и старые ели. Здесь на муравчатом берегу постлали княжне подружки персидский ковер. Раздели они ее, сняли башмачки и шелковый сарафан, она вошла в холодную воду и стала плавать и плескаться. Никто не смел смотреть, как купалась княжна. Ветер лег в кусты, солнце спряталось за облако... только Лесовик сидел на старой ели, на ветвях и смотрел жадными зелеными очами на красавицу...

Нагнул он свою мохнатую бороду над озером; так что она мокла в воде.

А княжна думала, что это серый мох свешивается с сучьев...

III

Старый князь в парчовом зипуне и шелковых лапотках стоял на крыльце своего терема.

Он держал над старыми глазами ладонь, чтобы защитить их от яркого солнца, и смотрел на белоснежных голубей-турманов, вертевшихся высоко в прозрачном воздухе. У ног его сидел любимый шут.

На крыльце терема лежал Полкан-богатырь с длинным шестом в руке и гонял им голубей. Пpoчиe богатыри занимались каждый своим делом: Добрыня с Алешей-Поповичем играли в орлянку. Колыван-богатырь спал под навесом в тени и так храпел, что весь навес ходуном ходил. Другие богатыри сидели под старой яблоней и рассказывали друг другу сказки.

Старый князь разгладил пушистую белую бороду и сказал шуту:

— Хороши наши турманы!

Шут, который сидел туркой — поджав под себя кривые свои ноги, прищурился и, склонив голову на бок, повертел носом и щелкнул языком так, что все колокольчики на нем зазвенели. Только он и умел так делать.

— Да, хороши турманы! — повторил князь и хотел, закинув голову, полюбоваться на высоко поднявшегося голубя, как вдруг чьи-то маленькие ручки закрыли ему глаза. Это княжна, возвратившаяся с купанья, подкралась к нему потихоньку сзади.

Старик схватил ее за руки и, притянув к себе, поцеловал в румяные уста.

Княжна заливалась смехом — смеёлся и старый князь. В это время Полкан-богатырь заорал во все горло:

— Держи! загоняй! турман чужой! — Он соскочил с шестом в руках с крыши и побежал но двору. За ним кинулись пpoчиe богатыри; поднялся такой шум и топот, что все терема задрожали, земля ходуном пошла; куры, до тех пор, мирно копавшися в сору, с кудахтаньем разлетались в стороны; свиньи пронзительно захрюкали и кинулись врассыпную; собаки, лежавшие в тени с высунутыми языками, вскочили и с лаем пустились за богатырями. Сам старик-князь, припадая на слабые ноги и тряся своими бархатными штанами, засеменил за ними, махая руками и крича: — Держи! загоняй! чужой залетел!

А княжна хохотала так, что слезы выступили у ней на глазах.

Полкан-богатырь бежал впереди всех, задрав голову и махая в воздухе своим шестом в добрую версту длиною.

А так как он под ноги он себе не смотрел, то в воротах налетел на приземистого старика, чуть не сшиб его с ног и сам растянулся во весь рост на земле, но сейчас же вскочил и опять побежал. За ним вся толпа.

— Тьфу-ты, черти окаянные! — ругался старик.

— Это был Илья муромец — главный богатырь.

Был он похож на старый, коренастый дуб — корявый, избитый непогодами.

— И ты за ними! — закричал он князю, схватив его за полу: — Ай-да князь! Нет бы делом заниматься, а он голубей гоняет!

— Ну, не ворчи, не ворчи, старина! — говорил князь, боязливо глядя на хмурого Илью.